РОССИЯ: ИСТОРИЯ, КУЛЬТУРА, ЦИВИЛИЗАЦИЯ
РОССИЯ И МИР: РОЛЬ ЭКЗОГЕННЫХ ФАКТОРОВ В РУССКОЙ ИСТОРИИ
Известный русский мыслитель Иван Солоневич, размышляя об особенностях исторического пути России, когда-то писал:
Россия — не Европа, но и не Азия и даже не Евразия. Это — просто — Россия. Совершенно своеобразный национальный государственный и культурный комплекс, одинаково четко отличающийся и от Европы, и от Азии. Основные черты этого комплекса достаточно отчетливо определились раньше, чем европейское влияние или азиатские нашествия могли наложить на Россию свой отпечаток[1].
Надо сказать, что в России такой изоляционистский взгляд на собственную историю весьма популярен, его разделяет значительная часть российских интеллектуалов, вне зависимости от своих идейных убеждений. Как верно заметил Б. Ю. Кагарлицкий, «“западники” и “славянофилы” абсолютно едины в понимании русской истории как изолированной и “особенной”», разница лишь в том, что первым исключительность России видится какой-то уродливой патологией, а вторым — величайшим достоинством, позволяющим говорить о России как о совершенно уникальной стране (иногда даже — отдельной «цивилизации»), специфику которой фатальным образом предопределила «загадочная русская душа», православная вера или что-то еще.
Главная проблема обозначенного подхода состоит в том, что Россия здесь предстает некой «вещью в себе», которую нужно понимать только из нее самой, исходя из духовных, социально-политических и экономических процессов, происходивших внутри нее на протяжении
веков. Любое же внешнее влияние, за исключением геополитического и военного фактора, кажется незначительным или вообще игнорируется. И это большое упущение, ведь контакты с внешним миром (и не только военные!) всегда оказывали огромное воздействие на характер и динамику русского общества. Убедительным примером в пользу этого факта может считаться прекрасное исследование уже упоминавшегося Бориса Кагарлицкого, в рамках которого автор анализирует историческое развитие нашей страны сквозь призму ее положения в мировой экономической системе[2]. Поэтому, сосредотачиваясь только на самих себе, мы неизбежно упускаем из виду целый пласт фактов и явлений, которые могут помочь нам в понимании прошлого и настоящего России. Не отсюда ли, кстати, и эффектные, но совершенно тупиковые для научного исследования сентенции в духе того, что «умом Россию не понять»? К сожалению, работы, подобные книге Б. Кагарлицкого, появляются у нас пока не так часто. И мы надеемся, что предлагаемая статья внесет свою скромную лепту в изменение данной тенденции. Этот небольшой очерк по понятным причинам не может претендовать на роль масштабного исторического исследования, скорее это просто попытка взглянуть на русскую историю с несколько иной перспективы, высветить различные внешние влияния на российское общество, заострить внимание на фактах тесного взаимодействия России с иными государствами, народами и культурами, которые имели место в разные исторические эпохи. Сразу оговоримся, что было бы странно отрицать наличие у российского общества эндогенных импульсов к развитию и важность тех процессов, которые в разное время происходили внутри самой России. Безусловно, мы не смотрим на Россию глазами П. Я. Чаадаева, писавшего когда-то о ней как о стране, не имевшей ни одной своей идеи и исказившей все чужие, а о русской культуре, как «всецело заимствованной и подражательной»
тем более не стоит представлять дело так, будто Россия существовала в подобной изоляции на протяжении всей своей истории. Эти соображения и подвигли нас к работе над статьей. - 1 - Тот факт, что через Древнюю Русь проходили важные торговые пути, общеизвестен. Но почему-то в российской историографии эта тема, по большому счету, остается на периферии: да, плавали иноземные купцы по Волге и Днепру, торговали со славянскими племенами, покупали у них мед, меха, рабов... Данный сюжет выглядит второстепенным, теряясь где-то между призванием варягов, крещением князя Владимира и войнами с печенегами и половцами. Мало кто из историков обращал внимание на то, какое влияние оказала транзитная торговля на развитие домонгольской Руси. Между тем, оно было колоссальным. Восточнославянские земли уже с VIII в., благодаря наличию удобных водных маршрутов, становятся ключевым звеном международной торговли. Как указывал исследователь Е. Н. Носов, вся территория Русской равнины изрезана разветвленными речными системами, относящимися к бассейнам Балтийского, Черного и Каспийского морей[3]. Эти нити речных коммуникаций соединялись в транзитные торговые пути, наиболее известными из которых был Балтийско-Волжский путь (шел из Скандинавии через Волгу в Каспийское море) и путь «из варяг в греки» (начинался из Балтийского моря, затем шел по Днепру в Черное море). В результате, Русь экономически соединяла между собой, во-первых, Запад и Восток: Европу с Византией, Хазари-ей, Волжской Булгарией, Средней Азией и странами Ближнего Востока; а, во-вторых, две европейские торговые зоны: средиземноморскую с центром в Италии и североевропейскую, включавшую в себя Англию, Скандинавию и Северную Германию. Объем товаров, проходящих через русские земли, постоянно увеличивался. Этому способствовало оживление византийской и европейских экономик с начала IX в., а также возникновение возле русских границ новых государств (Дании, Норвегии, Швеции, Польши). Существуют многочисленные упоминания о масштабной торговле через «земли
русов» в зарубежных средневековых источниках, в том числе, арабоперсидских. Восточные авторы повествуют, как славянские купцы проникают из своих «отдаленных земель» до Черного моря и затем «на верблюдах к Багдаду»[4]. Благодаря развитию транзитной торговли и притоку арабского серебра экономика Руси в домонгольскую эпоху была гораздо более рыночной, чем в большинстве европейских стран — здесь было достаточно развито денежное обращение и ремесленное производство, в каждом крупном городе имелись рынки (в Киеве в период расцвета их было восемь) Заметим в скобках, что Киевская Русь играла важную роль в процессе не только экономической, но и духовной коммуникации между Западом и Востоком — по сообщениям средневековых скандинавских источников через нее проходил один из основных паломнических маршрутов из Европы в Святую Землю. Об этом факте упоминает, в частности, шведская хроника XIII в. «Сага о гутах», сообщая о пути из Скандинавии «через Русаланд [землю Русов] и Грекланд [греческие земли] до Иерусалима»
Интенсивная международная торговля стала главным фактором появления городов у восточных славян, что отмечал еще В. О. Ключевский, не случайно большинство древнейших русских городов располагалось на пути «из варяг в греки». И хотя некоторые города возникали изначально как военно-административные центры племенных союзов, не вызывает сомнения, что торговая деятельность оказала значительное влияние на социальный и культурный облик городов — они превращаются в крупные центры ремесла и торговли.
Количество городов постоянно растет — к середине XIII в. на Руси было около 300 городов, в которых проживало по разным оценкам до 15 % населения. По тем временам это был довольно высокий уровень
урбанизации. Для сравнения в том же XIII столетии в Англии горожане составляли около 10 % населения страны, в Скандинавии — не более 5 %п. Поэтому не случайно, что варяги называют Русь «страной городов» (Гардарики). На большое число городов обращают внимание и восточные путешественники — об этом пишет, в частности, арабский писатель Ибн-Даста, посещавший русские земли в 30-е гг. X в.[5] Значительное количество городского населения и, по преимуществу, торгово-ремесленный характер городов имели непосредственные социально-политические последствия для древнерусских земель. Указанные факторы способствовали образованию большой массы свободного населения, достаточно самостоятельного и культурного по меркам того времени (археологические находки — берестяные грамоты и надписи на предметах ремесла — говорят о распространении грамотности в домонгольской Руси не только среди духовенства и княжеско-боярской верхушки, но и среди обычных горожан). В результате, в крупных городах складываются сильные городские общины, осознающие свои права и интересы и готовые консолидироваться для их защиты перед лицом князя и (или) аристократической верхушки. Институтом, позволявшим горожанам реализовывать свое право на политическое участие, было вече — собрание всех полноправных жителей города. На вече обсуждались различные вопросы городского управления, вплоть до изгнания князя и приглашения нового правителя. Характерно, что проявление политической активности горожан можно было наблюдать раньше всего в Киеве и Новгороде — двух крупнейших торговых центрах Древней Руси. В Киеве зафиксирован первый известный на Руси случай изгнания князя с престола (1068 г.), а новгородцы, в свою очередь, стали первыми, кто получил автономию от «матери городов русских» — сначала, в конце XI в., они добились введения института посадника
Интересно, что вечевое самоуправление в домонгольской Руси не имело принципиальных отличий от политического устройства европейских коммун, ибо базировалось на сходных основаниях —
нахождение городов на пересечении торговых путей, существование значительной прослойки свободного населения, отсутствие сильной центральной власти. В Европе также наибольшего успеха в коммунальном движении достигли именно развитые торговые города Северной и Средней Италии — там к концу XI в. повсеместно возникают свободные коммуны, власть в которых осуществляли выбранные горожанами органы власти. Однако международная торговля повлияла не только на социальный облик древнерусских городов и характер домонгольской государственности. Не будет большим преувеличением сказать, что транзитная торговля во многом и создала саму эту государственность. 882 г. известен в нашей историографии как год образования «единого Древнерусского государства». Эта дата связана с походом на Киев новгородского князя Олега, в ходе которого он, убив киевских правителей Аскольда и Дира, перенес свою резиденцию с Волхова на Днепр и распространил власть на большую часть восточнославянских земель. Возникает вопрос: что было главным мотивом варяжского князя при военном захвате Киева? Вряд ли будет правильно задним числом приписывать Олегу некие высокие государственные цели и полагать, что он, расправляясь с Аскольдом и Диром, мыслил в категориях «собирания русских земель». Государственнические интенции были чужды первым князьям-варягам, которые, судя по летописным рассказам, больше походили на лихих предводителей вооруженных отрядов, чем на государственных деятелей. Задача захвата Киева очевидно была в другом. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять — утвердившись в Киеве и, сохраняя при этом власть над Новгородом, Олег объединял в своих руках прибыльный торговый маршрут — тот самый путь «из варяг в греки». Тем более что по пути в Киев Олег захватывает и Смоленск — другую ключевую точку на этой водной магистрали. Дальнейшие завоевания Олега происходят все в той же логике: он последовательно покоряет древлян, северян и радимичей, т. е. все те племена, которые населяли бассейны рек на пути «из варяг в греки». На этот факт обратил внимание еще В. О. Ключевский, указав, что вся деятельность первых русских князей сводится, по сути, к двум главным целям: к «приобретению заморских рынков» и к «расчистке и охране торговых путей, которые вели к этим рынкам»[6]. Поставив под свой контроль важнейшие водные артерии, варяги могли эффективно поддерживать на торговых путях безопасность и порядок, взи
мая за это плату с многочисленных купцов, а также сами получили возможность беспрепятственно продвигаться к богатствам Арабского халифата и Византии, которые манили их еще с конца VIII в. Поэтому хотя слова американского историка Ричарда Пайпса о том, что «первое государство восточных славян» родилось как «побочный продукт заморской торговли между... варягами и греками»[7], возможно, и кажутся несколько обидными для патриотических чувств россиян, стоит признать, что в них есть значительная доля правды. Именно международная торговля стала главной причиной, по которой восточнославянские земли были впервые объединены под общей властью, что в дальнейшем послужило предпосылкой для развития государственности и складывания единого культурного, религиозного, правового и политического пространства Древней Руси. Еще один момент, который часто упускается из виду при анализе феномена домонгольской Руси, состоит в том, что помимо хорошо известных культурных контактов с Византией, имело место и довольно тесное культурное и политическое взаимодействие Руси с Европой. Об этом говорит хотя бы факт многочисленных династических браков русских князей с европейскими правителями. Один только Ярослав Мудрый, устраивая браки своих детей, сумел породниться с французским, норвежским, венгерским и саксонским королевскими домами. Сам киевский князь при этом был женат на шведской принцессе. В X— XIII вв. южнорусские князья неоднократно заключали военные и дипломатические союзы с соседними католическими государствами — Польшей, Чехией, Венгрией. Так, рассказывая о киевском князе Владимире Святославиче, летописец замечает, что тот жил в мире «съ Болеславом Лядьскымь [Польским], и съ Стефаном Угорьскымь [Венгерским], и съ Андрихом Чешьскымь, и бе мир межу ими и любы» Кроме того, ряд историков придерживается мнения о том, что на Руси византийское христианство долгое время сосуществовало с германо-римской христианской традицией, занесенной князем Владимиром из Корсуни, где он принял крещение. Этот факт, у нас пока еще малоизученный, подробно исследует в своем обстоятельном труде
по русской истории А. Г. Кузьмин[8]. В доказательство он, в частности, ссылается на культ папы Римского Климента, установившийся на Руси, но не известный тогда в Византии, а также на западное происхождение значительной части русской церковной лексики (слова «церковь», «алтарь», «поп» и пр.). Предположение А. Г. Кузьмина, конечно, нуждается в дальнейшем изучении, но в любом случае, нужно подчеркнуть, что, в отличие от Московского государства, Древняя Русь не была так явно отделена от Европы в духовном и религиозном смысле. Неприязнь и настороженность по отношению к «поганым латинянам» не характерна для русского сознания домонгольского периода. В этом смысле весьма показательно то, как излагается происхождение Руси в первой русской летописи. Отвечая на вопрос, «откуда есть пошла земля русская?», «Повесть временных лет» начинает с библейского рассказа о разделе Земли между сыновьями Ноя. Происхождение славян выводится от третьего сына Ноя Иафета, к потомкам которого, помимо славян, также относятся «варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы» Итак, характер древнерусского общества, многие черты его политического, экономического и культурного развития сложились под большим влиянием экзогенных факторов. Замечательный городской мир домонгольской Руси, интенсивное взаимодействие с соседними государствами, особенности древнерусского политического устройства в форме самоуправляющихся городов-государств
прото-рыночных тенденций в экономике, наконец, само появление государственности у восточных славян — все это было в значительной степени обусловлено бурным развитием международной торговли через русские земли. - 2 - Фундаментальные изменения, которые происходят в русском обществе с середины XIII в., снова вызваны внешними обстоятельствами. Среди них одним из основных стало монгольское нашествие. До конца оценить последствия прихода монголов на Русь и дальнейшего установления ордынского ига непросто. Достаточно сказать, что до сих пор не существует, например, точной информации о размере монгольской дани. Но для нас в данном случае гораздо важнее не включаться в сугубо исторические споры о масштабах разорения Русской земли и тяжести золотоордынского ига, а проследить за теми очевидными тенденциями и явлениями, возникновение которых было связано с приходом монголов. Ведь при всей дискуссионности вопроса о монгольском влиянии несомненно то, что татарское нашествие положило начало новой, Московской Руси, которая существенно отличалась от прежней русской государственности с формальным центром в Киеве. Прежде всего, существенные изменения происходят в политической сфере, поскольку монголами был разрушен конгломерат древнерусских земель с их вечевым строем. Набеги кочевников ударили в первую очередь по городам, которые интересовали монголов с экономической и военной точки зрения — как места скопления материальных богатств, людских ресурсов и как центры вооруженного сопротивления. Разорение большинство крупных городов Руси, резкое сокращение числа их жителей (по некоторым сведениям в Киеве после нашествия Батыя из девяти тысяч дворов осталось только двести)[9], общий упадок экономики Руси — все это разрушало опору вечевого строя — сильные городские общины. После установления ордынского ига вектор социально-политического и экономического развития русских и европейских городов
принципиально расходятся: на Западе города сохраняют и усиливают свой торгово-ремесленный характер, их экономика все больше ориентируется на рынок. Даже будучи включенными в состав централизованных монархий, они оставляют за собой многие завоеванные прежде вольности и свободы, институты самоорганизации населения. В Московской Руси ситуация совершенно иная — города, за небольшим исключением, превращаются в административные и военные центры, теперь они немногочисленны и, в основном, немноголюдны, и хотя в них сохраняются элементы традиционного самоуправления, в целом они лишены реальной независимости от центральной власти. Городское население на Руси в послеордынский период — это, прежде всего, служилые люди со своими семьями (дворяне, стрельцы, казаки и пр.), а отнюдь не торговцы и ремесленники[10]. Стоит, однако, отметить, что вечевую Русь уничтожили не только монголы. К середине XIII в. на русских границах вообще складывается геополитическая ситуация, крайне неблагоприятная для существования любых децентрализованных политических систем. Ведь на смену относительно слабым соседям (прибалтийским племенам и погрязшим в феодальных распрях Польше и Венгрии) приходят мощные военные соперники: после объединения литовских племен под властью князя Миндовга серьезным игроком в Восточной Европе становится Великое княжество Литовское, усиливают свой «Drang nach Osten» крестоносцы, датчане и шведы. В этой ситуации город-государство как форма политического устройства просто не имел серьезных исторических перспектив, что подтвердила и европейская история — на Западе коммуны, как правило, сохраняли свою независимость лишь до тех пор, пока сосуществовали с раздробленными феодальными монархиями. Тем не менее, именно противостояние с монголами, как с наиболее серьезным военным соперником, в первую очередь вело к необходимости для Руси объединяться и централизоваться. В борьбе со Степью происходит подъем религиозного самосознания русского общества
формирование нового политического центра — Москвы, что стало предпосылкой образования единого государства. В этом смысле нужно признать, что евразийцы в известной мере были правы, говоря, что «без “татарщины” не было бы России»[11]. Изменения, связанные с монгольским нашествием, затронули не только государственную сферу, татарское влияние было заметно в самых разных областях, ведь хотя Русь и не вошла непосредственно в состав Монгольской державы, 250-летнее ордынское иго не могло пройти бесследно. Среди прочего, Русью была усвоена монгольская фискальная система, основные черты которой сохранились и после освобождения от власти татар. Исследователи экономической истории отмечают, что именно монголы, которые к тому времени хорошо освоили и приспособили к своим нуждам китайскую налоговую систему... включавшую регулярные переписи населения, круговую поруку в деревне при сборе налогов, приносят в Россию податную общину Серьезные нововведения утверждаются и в правовой сфере, в частности, во время монгольского ига на Руси начинают широко применяться телесные наказания. Прежде основной формой наказания для преступников были денежные штрафы. «Русская Правда» вообще не знала института смертной казни. Монголы же, выбивая дань с покоренных народов, применяли к должникам различные пытки и казни, постепенно эти варварские обычаи утверждаются и у нас — со времен Дмитрия Донского русское уголовное право начинает активно использовать смертную казнь. Под влиянием Орды на Руси создается общегосударственная сеть почтовых путей (ямская повинность и сама система почтовых станций — «ямов» были введены именно монголами); происходят существенные изменения в организации армии (например, появляется деление на полки). Подобных примеров можно привести еще довольно много, вплоть до бытовых заимствований, таких как восточный обычай коротко стричь голову или вхождение в русский язык множества татарских слов (казна», «деньга», «таможня», «магазин» и пр.). Инте-
ресно, что Московская Русь многим европейским путешественникам XVI—XVII вв. даже чисто внешне напоминает Азию, а русских европейцы считают восточным народом. Вот характерная цитата из голландца Я. Рейтенфельса: «цвет лица у них [москвитян] такой же, как и у европейцев, благодаря холодному климату, исправившему первоначально темный, азиатский.. .» В Московский период также завязываются корни феномена, который на столетия вперед определит суть взаимоотношений России и Запада. Речь идет о догоняющем развитии, т. е. о ситуации, при которой Россия была вынуждена заимствовать передовые технологии у более развитых стран-лидеров. Истоки догоняющего развития находятся в XIII—XVI вв., и часто историки связывают его непосредственно с ордынским игом. Безусловно, длительная зависимость от Орды, регулярные монгольские набеги и разорения затормозили развитие России, но причина российской отсталости заключалась не только в татарах. Просто Русь, бывшая долгое время одним из центров международной торговли, в обозначенный период оказывается на ее периферии, поскольку почти одновременно с татарским нашествием начинает существенно меняться и география международных торговых путей. На это сильно повлиял IV Крестовый поход, который закончился захватом Константинополя в 1204 г. и возникновением новых транзитных маршрутов из Европы на Восток через Средиземноморье. Теперь именно этот регион становится основным центром коммерческих операций в Европе, а роль главного посредника в торговле между Западом и Востоком берут на себя итальянские города. Параллельно начинают налаживаться и внутриевропейские транспортные маршруты — средиземноморская и североевропейская торговые зоны теперь коммуницируют между собой не через речную сеть Восточноевропейской равнины, а через Нидерланды и Германию. Затем эпоха Великих географических открытий смещает основные торговые пути в сторону Атлантики. Если на заре русской истории отсутствие выхода к морю не было большой проблемой и не мешало Руси нормально развиваться, то теперь, не имея морских портов, Русь оказывается на задворках международной торговли. Потеряв роль ключевого транзитного региона, будучи запертой в глубине европейского континента, не имея возможностей создать собственную колониальную империю, Россия постепенно превращается в периферийную страну. Не удивительно, что процессы 1 Цит. по: Иванов С. К. Размышления о России и русских. М.: Прогресс: Культура, 1994. С. 237. бурного экономического роста, развития капитализма, торговой и технологической революции, происходившие на Западе с конца XV в., обходят Россию стороной. Характер контактов России с Европой, которые интенсифицируются после освобождения Руси от ордынского ига, наглядно демонстрирует российскую периферийность — Россия вынуждена импортировать технологии[12]. Ставка делается на приглашение в Москву зарубежных специалистов, обладающих необходимыми знаниями. Уже в правление Ивана III в Европу отправляется множество посольств для набора иностранцев на русскую службу. Самыми известными из них стала группа итальянских архитекторов, перестраивавших московский Кремль (Аристотель Фиораванти, Алевиз Фрязин и др.). Позднее, при Иване Грозном немец Ганс Шлите по поручению царя приглашает из Германии в Россию больше сотни «докторов, магистров и других ученых, колокольных, рудокопных и золотых дел мастеров, зодчих..., бумажников, лекарей, типографщиков»
Тенденция к заимствованию передовых достижений с Запада была продолжена при Борисе Годунове, который, как известно, впервые отправляет русских дворян для обучения за границу, в Любек и в Англию, и даже, по некоторым данным, строит планы по созданию в России университета по европейскому образцу.
Прерванный Смутой процесс импорта с Запада разного рода инноваций возобновляется при первых Романовых. Низкая боеспособность русской армии привела к идее внедрения в России европейских принципов организации войска. Так, в Москве в начале 1630-х гг. появляются полки «иноземного строя»: солдатские, драгунские и рейтарские. Это была первая попытка создания в России профессиональной армии.
Ее основу первоначально составляют иностранцы, поэтому для комплектования полков в Швецию, Гамбург и Любек посылаются царские посланники для набора солдат на военную службу под началом двух «немецких полковников», Александра Лесли и Франца Пецнера. К исходу XVII столетия в России будет служить уже несколько сотен иностранных офицеров, командующих войсками «нового строя», а сами по-европейски организованные полки составят до половины русской армии. Параллельно с вербовкой иностранцев на Западе производятся массовые военные закупки: из Швеции в Россию идут мушкеты и шпаги, из Голландии — порох и ядра. Сталкиваясь с дороговизной поставки железа из Швеции, московское правительство задается целью разрабатывать собственные недра, и в Россию из Европы едут горные инженеры и медеплавильные мастера. В 1632 г. голландцы основывают под Тулой завод по выделке чугуна и железа. Они же при Алексее Михайловиче построят на Оке первый русский корабль «Орел», предназначенный для плавания в Каспийском море, но сожженный во время восстания Степана Разина. Как видим, Россия, приглашая иностранных инженеров, архитекторов и прочих специалистов, активно импортирует передовые европейские знания и технологии (как военные, так и гражданские), а также закупает за границей высокотехнологичные товары, в первую очередь, военного назначения (порох, свинец, фитили, пушечные снаряды). Взамен ей приходится продавать всевозможные виды сырья (меха, рыбий жир, сало, пеньку и пр.). В правление Михаила Федоровича Россия через голландских купцов выходит со своим хлебом на мировой рынок, превращаясь в одного из крупнейших экспортеров этого продукта[13]. Поэтому очевидно, что пушкинская метафора о прорубленном Петром I «окне в Европу» — не более чем красивый образ. «Окно» из России на Запад, причем весьма широкое, существовало значительно раньше царя-реформатора, и допетровская Русь предстает перед нами как страна, вовсе не изолированная от внешнего мира. Уже в правление Грозного в России живет довольно много европейцев. Это английские и голландские купцы; выходцы из Прибалтики, захваченные во время Ливонской войны; «ученые мужи», выписанные из-за границы и т. д. И в дальнейшем, по мере развития внешних связей значение иноземного элемента в русском обществе только увеличива
лось. Вот как описывал ситуацию с иностранным влиянием на Россию в середине XVII в. С. Ф. Платонов: Московская торговля попадала окончательно в руки иностранного капитала... Московское правительство все больше и больше привыкало делать заказы и закупки за границей через своих агентов иностранцев. На московскую службу массами принимались люди разных наций — военные, врачи, техники. Москва наполнялась иноземцами, покупавшими себе дома в московских центральных кварталах. Во всех крупных городах наблюдалось то же самое[14]. Историк цитирует в своей книге некого иезуита, который находит в Немецкой слободе под Москвой «почти все европейские народности» В эпоху, непосредственно предшествовавшую петровским преобразованиям, становится ощутимым влияние европейской культуры на значительную часть русской элиты. История сохранила для нас несколько имен «московских европейцев» — представителей русского правящего слоя XVII в., симпатизировавших европейской культуре. Среди них А. Л. Ордин-Нащокин, глава Посольского приказа, человек, прекрасно говоривший по-латыни, по-польски и по-немецки. Или высокий сановник А. С. Матвеев, который держал в Москве дом на «немецкий манер», завел там домашний театр, где актерами были его дворовые люди и наемные немцы, а руководил труппой немецкий режиссер Иоганн Гофрид; наконец, князь В. В. Голицын, обладатель богатейшей библиотеки на русском, польском и немецком языках, чей дом был «местом встречи для образованных иностранцев, попадавших в Москву»
После присоединения к России Малороссии, которая долгое время находилась под польским влиянием, в Москве на какое-то время устанавливается мода на все польское. Русская элита носит польские костюмы, учит польский язык и читает польскую литературу. Многие бояре, подражая благородному шляхетству, заводят собственные гербы. Нередким становится знание латыни среди вестернизирующейся московской аристократии.
Таким образом, западное культурное и экономическое влияние на Россию было вполне ощутимо уже в XVII в., и петровские реформы лишь продолжили и усилили те тенденции, которые существовали
ранее в Московском государстве. Попытка ускоренной модернизации, осуществленная Петром I, прямо вытекала из того положения отстающего, в котором находилась Россия по отношению к большинству европейских стран и которое уже ясно осознавалось значительной частью русского правящего слоя. - 3 - Петербургский период в российской истории — это время, когда мощное влияние внешнего фактора на развитие русского общества более чем очевидно. Преобразования Петра I, давшие начало новой эпохе, стали попыткой форсированными темпами осуществить догоняющее развитие по отношению к Европе. Это была первая ускоренная модернизация в истории России, и она наложила свой отпечаток на характер всего русского общества по крайней мере на 200 лет. Парадокс, отмечаемый многими исследователями, состоит в том, что, копируя некоторые европейские институты и проводя модернизацию страны, царь сделал российское общество, пожалуй, еще менее похожим на европейское, нежели оно было в начале его правления. Если, конечно, принимать в расчет не только внешние проявления вестернизации в виде выстроенной по-европейски столицы, европейского платья дворян, бритья бород, современных заводов, регулярной армии и т. д., а посмотреть на фундаментальные основы имперской социальной системы. Ведь на взятом за образец Западе модернизация в конечном итоге привела в экономической сфере — к развитию рыночных отношений, установлению капитализма и к индустриализации; в социальной сфере — к разрушению сословной структуры; в политической — к постепенной эмансипации общества и установлению гражданского типа взаимоотношений между народом и властью; в культурной сфере — к распространению грамотности и образования среди населения. В то время как петровская и послепетровская Россия двигается в совершенно противоположном направлении — к приписным крестьянам на заводах, где по-прежнему используются примитивные средства производства, к беспрецедентному усилению крепостного права, к архаизации социальных отношений и дальнейшему закрепощению общества, к ликвидации даже скромных ростков самоуправления и свобод, сохранившихся к началу XVIII в. Почему же, проводя европеизацию, Петр I не сумел привить русскому обществу западные черты? Разумеется, можно обвинять в этом косную «русскую почву», оказавшуюся не способной к восприятию западных институтов и образа жизни; можно упрекать самого царя-ре-форматора, который, будучи в Европе, не смог «понять основы качественно иного мироустройства, социальной структуры, отношения власти и подданных»[15]. Но, на наш взгляд, ответить на вопрос о причине столь специфической «европеизации» по-русски можно только в том случае, если мы будем учитывать геополитический контекст проводимых Петром I реформ. Ведь наивно думать, что царь начал свои преобразования исключительно под обаянием порядков, царивших в Немецкой слободе под Москвой, или из-за особой тяги к мореплаванию, отмечаемой всеми его биографами. Петровские реформы диктовались, в первую очередь, геополитическими обстоятельствами и ставили целью поставить Россию в один ряд с ведущими европейскими империями, в короткое время нарастив ее военно-технический и экономический потенциал. Причем для России это был вопрос не только государственного престижа, но и просто сохранения суверенитета — известно, что в 1670 г. один из величайших мыслителей той эпохи Г. Лейбниц, оценивая положение России, предрекал ей в скором будущем судьбу шведской колонии. Действительно, оттесненная от торговых путей Персией и Турцией на юге, Швецией и Польшей на западе, не обладающая современной армией, вынужденная импортировать большую часть высокотехнологичной продукции, не имеющая собственной науки и системы образования (в стране нет ни одного университета, отсутствует сеть начальных школ), Россия, казалось, не имела особых перспектив в складывавшемся тогда миропорядке. То, что задумал Петр, должно было кардинально поменять эти перспективы. Но желание ввести Россию в когорту ведущих мировых держав, большинство из которых являлось могущественными колониальными империями, должно быть подкреплено соответствующими ресурсами. Для России, не имевшей собственных заморских колоний, это была сверхтрудная задача. Через 200 с лишним лет с похожей проблемой столкнутся большевики, проводя индустриализацию, и тогда один из ведущих советских экономистов Е. А. Преображенский скажет, что, если западные государства создавали свою промышленность за счет средств, извлеченных из колоний, то СССР, не имеющий таковых, должен формировать промышленную базу, эксплуатируя свою «внутреннюю колонию», т. е. крестьянство
поэт М. Волошин назвал «первым большевиком» на русском троне, действовал ровно в той же логике: если Россия вынуждена соперничать с европейскими империями за торговые пути и сферы влияния, не имея своих колоний, то нужно превратить в колонию собственное население, и ценой его сверхэксплуатации попытаться осуществить догоняющее развитие. Так в России возникла империя, которую А. Г. Глинчикова предложила назвать «сращенной»[16], т. е. такой, где колония и метрополия не были разделены географически и политически, поскольку практики колониального управления и эксплуатации осуществлялись по отношению к собственному населению, внутри границ российского государства. Граница между метрополией и колонией проходила в данном случае по социальному признаку: условной «метрополией» стало дворянское сословие как господствующая социальная группа, а «колонией» — податное население, прежде всего, крестьянское
Уже при Петре I в России вместо подворной вводится подушная подать, которая взималась не с крестьянского двора в целом, а зависела от количества проживавших там «душ» мужского пола. В результате сумма налогов, собираемых с крестьянства, сразу выросла в 2 раза. Всего же за XVTII в. крестьянские подати вырастут в 12 (!) раз. Большинство налогов шло на содержание огромной армии, которая к концу Северной войны составляла более 200 000 человек. Крестьяне должны были не только оплачивать содержание армии, но и поставлять для нее солдат, ведь российская армия основывалась на принудительном рекрутском наборе, который ложился прежде всего на сельское население.
Однако феномен внутренней колонизации не сводился только к жесточайшей экономической эксплуатации крестьянства. Серия указов, изданных властью в петровское и послепетровское время, привела к потере крепостными почти всех своих базовых прав. Например, они лишились права собственности (их имущество стало считаться принадлежащим помещику), права на защиту со стороны государства (указ 1767 г. запретил крепостным жаловаться на своих владельцев), с 1741 г. крепостные крестьяне единственные из всех сословий перестают приводиться к государственной присяге, что лишний раз подчеркивало их
маргинальный статус в собственной стране[17]. В итоге по своему правовому положению русский крепостной конца XVIII в. недалеко ушел от чернокожего раба в Новом Свете. Следствием внутренней колонизации стала также разорванность социокультурного пространства империи', разделение русского общества на вестернизированную, европейски образованную элиту-«метрополию» и остальное население, совершенно не затронутое модернизацией, в культурном смысле живущее так, словно петровских реформ и не было вовсе, но при этом оплачивающее своим потом и кровью имперский блеск и величие России
Существование России в форме «сращенной» империи, которая вызывала естественную необходимость жесткого разграничения между «колонией» и «метрополией», позволяет также понять, почему в результате петровской модернизации в России происходит архаизация социальной сферы, например, вместо разрушения сословной структуры имеет место ее консервация и упрочнение в течение всего XVIII в. При Петре I из дворянства и боярства образуется единое дворянское
сословие (указ о единонаследии от 1714 г.), окончательно же сословная структура закрепляется в екатерининскую эпоху Жалованными грамотами дворянству и городам (1785 г.). Историки порой склонны видеть в этом позитивную тенденцию, ведь оформление сословий означало наличие закрепленных законом прав и привилегий для определенных социальных групп, что было свойственно европейскому обществу, но не характерно для допетровской Руси. Однако не стоит забывать, что сословная структура вводится в России на излете века Просвещения, в то самое время, когда Американская и Французская революции провозглашают идею суверенной нации равных граждан. Русское же законодательство, консервируя систему внутреннего колониализма, продолжает оперировать стремительно устаревавшими категориями, вчерашним днем Запада. Добавим сюда же, что при Петре I в городах вводится средневековая цеховая структура с целью организовать и регламентировать труд ремесленников на нужды армии и флота, что было совсем уже вопиющей архаикой. Логика ускоренной модернизации не позволила пойти по европейскому пути и политической системе в России. Как уже отмечалось, политическое развитие Запада в Новое время —- это постепенная эмансипация общества, становление представительных институтов, расширение границ политического участия населения. Петербургская Россия, очевидно, движется по другой траектории. Это было связано с тем, что петровская «революция сверху», при которой нужно было произвести радикальную ломку всего общества, необходимым образом вела к усилению государства и концентрации власти в руках правителя. Как верно заметил Б. Кагарлицкий, «система, создававшаяся усилиями небольшой европеизированной элиты, навязанная стране верховным властителем, не могла быть иной, кроме как авторитарной»[18]. В результате, при Петре I в России окончательно складывается абсолютизм, завершается процесс подчинения церкви государству, в законе официально закрепляется независимость верховной власти от любых институтов: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете в своих делах отчет дать не должен»
из социально-политической сферы недворянских слоев населения. Податные сословия оказываются лишенными даже элементарной «низовой» самоорганизации, поскольку общинное и муниципальное самоуправление, поставленное под жесткий контроль бюрократии, должно было выполнять исключительно полицейские и фискальные функции, что выхолащивало саму суть этого института. Вполне естественно, что стратегия догоняющего развития оказала определяющее влияние и на экономическую систему Российской империи. Необходимость в кратчайшие сроки построить современную промышленность с главной задачей вооружить и экипировать армию, сформировала весьма специфичную экономику с гипертрофированной ролью государства и почти целиком основывавшуюся на принудительном труде. До Петра I мануфактур в России было на порядок меньше, но они базировались, в основном, на свободном труде. Петровская же промышленность целиком переводится на крепостнические рельсы. Основную рабочую силу на создаваемых в спешном порядке предприятиях составили «приписные» и «посессионные» крестьяне. К первой категории относились крестьяне, которые принадлежали казне, и должны были отрабатывать на заводах и мануфактурах государственную повинность, ко второй — крепостные, купленные владельцами предприятий для своих нужд. Были еще крестьяне-отходники, по разрешению своих помещиков уходившие работать на фабрики, но назвать их вольнонаемной рабочей силой также нельзя — это были те же крепостные, которые почти все свои заработки отдавали владельцу для уплаты оброка. При этом возникающие при Петре мануфактуры финансировались государством и ориентировались, главным образом, на военные заказы. Поскольку предприятия создавались за счет казны, она же потом и управляла ими. Конечно, фабрика или завод могли быть переданы в управление частным лицам, но они не становились владельцами предприятий, а выступали в роли своеобразных «наемных менеджеров», к тому же несвободных в своей коммерческой политике — правительство давало промышленникам указания по количеству и качеству выпускаемой продукции, которую скупало затем по твердым ценам. Это был явно не западный капитализм свободной конкуренции. Только при Екатерине II в России появляются фабрики и заводы, действительно находящиеся в частной собственности. Решающая роль государства в экономике определила слабость и политический конформизм отечественной буржуазии. В России вплоть до начала XX в. фактически отсутствовало «третье сословие» как особая социальная группа с осознанными и четко выраженными интересами. В отличие от европейской буржуазии, представители русского торгового и промышленного капитала никогда не были двигателями социальных изменений в стране, ибо в условиях отсутствия в России свободного труда и развитого внутреннего рынка русская буржуазия оказалась тесно связанной с крепостничеством и не рассматривала феодальную систему в качестве тормоза для экономического развития. Таким образом, геополитический контекст конца XVII — начала XVIII вв., в котором проводились петровские реформы, необходимость за короткий срок реализовать стратегию догоняющего развития России по отношению к Западу, ограничили модернизацию и европеизацию страны, по сути, только одной сферой — военно-технологической. В России появилась современная армия, которая могла на равных конкурировать с лучшими армиями Европы, в стране возникло множество заводов, выпускающих все необходимое для военных нужд и даже экспортирующих часть своей продукции за границу. Но модернизационный прорыв в одной сфере сопровождался архаизацией остальных. Консервация сословной структуры, установление абсолютизма, ужесточение крепостного права в деревне и расширение его на сферу промышленности, огосударствление экономики — такова была плата русского общества за совершенный рывок. Однако, будучи эффективным чисто ситуативно, как способ быстро преодолеть военно-техническую отсталость от европейских стран, разгромить Швецию и прорваться к торговым путям на Балтике, выбранный Петром вектор развития оказался провальным в долгосрочной перспективе, т. к. основывался на импорте из-за границы готовых технологий, а не на создании в России собственных институциональных предпосылок для устойчивого продвижения вперед. Скажем, активное участие государства в создании современных предприятий было плюсом в ситуации, когда нужно было в короткое время построить множество заводов и загрузить их заказами, но в дальнейшем ограничение конкуренции, всесторонняя регламентация производственной и торговой деятельности, наличие гарантированных рынков сбыта привели к тому, что промышленники не имели стимулов для развития производства. Также как распространение крепостничества на русскую индустрию на начальном этапе было ее конкурентным преимуществом, ибо снабжало заводы дешевой рабочей силой, но затем крепостничество стало ахиллесовой пятой отечественной промышленности, т. к. подневольный труд по определению менее эффективен, чем свободный. Не говоря уже о прочих противоречиях и проблемах системы внутреннего колониализма, выступавших реальным тормозом нормального развития страны: невключенность подавляющего большинства населения в общественную жизнь, низкая социальная мобильность, жалкое состояние народного образования, десятки миллионов людей, живущих на положении рабов в собственном государстве и т. д. Порочность существующих порядков становится особенно очевидной с начала XIX в., после того как в странах Запада происходит промышленный переворот, который Россия попросту пропустила. Окончательный приговор выстроенной Петром I системе «сращенной империи» выносит Крымская война, проигранная русской армией именно в сфере технологий. В ходе войны вдруг выясняется, что Россия, в кампанию 1812 г. разгромившая лучшую армию мира, за сорок лет успела отстать от Европы на целую технологическую эпоху: русская армия до сих пор использует парусный флот вместо парового, устаревшее гладкоствольное оружие вместо нарезного, передвигается на гужевой тяге вместо железных дорог. Если оружие противника стреляет в три раза дальше вашего (а именно таким было соотношение убойной дистанции гладкоствольного и нарезного оружия — 300 шагов против 1200), то, как бы храбро ни сражались солдаты, ваша армия едва ли имеет шансы на победу. - 4 - Реакцией на тяжелое военное поражение 1856 г., которое поставило под вопрос статус России как великой европейской державы, стала совокупность глубоких преобразований, затронувших практически все стороны русской жизни. Эти преобразования вошли в историю как Великие реформы Александра II. Конечно, говоря о предпосылках реформ, исследователи нередко называют и другие факторы. Здесь и возникновение к середине XIX столетия социальной опоры либеральным реформам в виде значительной прослойки европеизированного дворянства, зарождающейся интеллигенции, а также части имперской элиты; и боязнь того, что если ключевую реформу — отмену крепостного права — не провести «сверху», то «оно само собою начнет отменяться снизу»
1
Мы имеем в виду слова Александра II, сказанные им на встрече с предводителями дворянства Московской губернии в 1856 г.: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу». Цит. по: Отмена крепостного права Александром II. URL: http://biofile.ru/his/552.html.
историков сходится во мнении, что именно события Крымской войны нужно считать главным импульсом для реформ 1860—1870-х гг. Ведь и до этого в России существовало либерально настроенное дворянство, и ранее находились люди в элите, желавшие перемен, достаточно вспомнить М. М. Сперанского, да и самого императора Александра I, долгое время намеревавшегося отменить крепостное право в России и ввести конституцию — еще в 1818 г. в своей знаменитой «варшавской речи» на открытии польского сейма царь обещает в будущем учредить и в остальной России «законносвободные учреждения». Тем не менее, до 1861 г. планы сколько-нибудь серьезных реформ так и не претворяются в жизнь. Происходит это только после унизительного военного поражения, причем показательно, что реформы начинает монарх, который вовсе не был большим либералом по своим убеждениям, который отзывался о свободе печати и суде присяжных как о «западных дурачествах», просил министра просвещения исключить из упоминания в официальных бумагах раздражающее слово «прогресс»[19] и «был известен за представителя дворянских привилегий». Таким образом, очередной раз в нашей истории определяющую роль в судьбоносных для страны переменах сыграл внешний фактор. При этом возникают закономерные вопросы: если в реформах Александра II, как и в реформах Петра, главным был фактор военный, внешнеполитический, то почему же европеизация России снова не ограничилась военно-административной сферой? Почему в свое время война со Швецией привела к возникновению в России системы внутреннего колониализма, усилению деспотической власти правителя и архаизации социальных порядков, а следствием Крымской войны становится освобождение крестьян, введение бессословных судов и смягчение цензуры?
Ответ заключается, прежде всего, в том, что вызов, перед которым стояла Россия середины XIX в., существенно отличался от того, что был брошен ей за полтора столетия до этого. В эпоху промышленной революции, современного экономического роста, железных дорог и телеграфа нельзя было войти, опираясь на внеэкономическое принуждение и сохраняя абсолютистско-крепостническую систему в неизменном виде. Индустриальное развитие и преодоление технологической отсталости России могло произойти только в рамках нового экономического строя — капитализма, а последний не имел возможности появиться без отмены крепостного права хотя бы потому, что для возникающей индустрии нужны были свободные руки, которые
могли быть обеспечены только масштабным перетоком рабочей силы из деревни в город. Кроме того, успешное буржуазное развитие и необходимость вписать в новые социальные реалии миллионы людей требовали ослабления сословных перегородок. В этой ситуации вполне логичным выглядело проведение земской реформы вскоре после крестьянской — ведь до 1861 г. крестьяне находились в судебной и административной власти своих помещиков, теперь же были созданы всесословные органы местного самоуправления; закономерной была и демократизация учебных заведений (дети купцов, мещан и крестьян вновь получили право учиться в гимназиях, отнятое у них при Николае I) — перестраивающейся на капиталистический лад российской экономике требовались квалифицированные специалисты в самых разных областях. Проигранная война не могла не привести и к серьезным переменам в армии, которые не ограничились технологическим перевооружением — была отменена прежняя феодальная система комплектования армии, основывавшаяся на рекрутчине. Ее заменила всеобщая воинская повинность. Но была, очевидно, и еще одна причина того, что реформы 1860—1870-х гг. имели либеральную направленность и затронули сферы, вроде бы непосредственно не связанные с решением задач по восстановлению державной мощи России — речь идет, например, о судебной реформе, учредившей бессословные суды и установившей гласный и состязательный характер судопроизводства, или о городской реформе, результатом которой стало создание в городах всесословных органов самоуправления — городских дум. Связано это было с существованием в обществе (в том числе и на самом верху — в имперской элите) значительной прослойки населения, которая рассматривала систему внутреннего колониализма как несправедливую и подлежащую ликвидации. Опять-таки, поражение России в Крымской войне способствовало усилению позиции этих людей в правящем классе, сделало их голос громче и весомее в общественной дискуссии и тем самым помогло реализовать многие либеральные начинания. Споры о том, насколько эффективной была модернизация, проводимая последними Романовыми, продолжаются до сих пор. С одной стороны, исследователи указывают на развитие гражданского общества в Российской империи на базе земств и различных общественных ассоциаций, на появление квазипарламентаризма после Манифеста 17 октября 1905 г., что открывало возможности для постепенной трансформации российского самодержавия в конституционную монархию европейского образца[20]; на высокие темпы экономического роста, на возникновение современной промышленности и постепенное увеличение благосостояния населения в пореформенной России
- 5 - Вряд ли нужно специально доказывать огромную роль экзогенных факторов в истории нашей страны в советский период. Достаточно указать на то, что сталинская коллективизация и форсированная индустриализация, на десятилетия вперед сформировавшие социально-экономические особенности советской системы и сделавшие «социализм» в СССР именно таким, каким мы его знаем, были очередным витком догоняющей модернизации и проводились под давлением потенциальной военной угрозы (вспомним знаменитую сталинскую фразу: «мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[21], которая была, на самом деле лишь парафразом более ранних ленинских слов о том, что советскому государству и всему «революционному Востоку» во чтобы то ни стало «нужно успеть цивилизоваться... чтобы помешать западноевропейским контрреволюционным государствам раздавить нас»
Да и крушение Советского Союза, как известно, не обошлось без внешнего фактора — давно уже стало общим местом связывать серьезные экономические трудности в СССР второй половины 1980-х гг., ускорившие коллапс социалистической системы, с мировым экономическим кризисом, который обрушил цены на нефть и сократил приток нефтедолларов, жизненно важных для советской экономики. Дело в том, что при Сталине СССР, осуществив импортозамещающую индустриализацию, попытался создать мир-экономику, альтернативную капиталистической, в которую помимо самого Советского Союза после Второй мировой войны вошли все государства социалистического блока. Хотя надо заметить, что полностью независимой от западных стран советская экономика не была никогда — например, в восстановлении народного хозяйства СССР после ВОВ огромную роль сыграли поставки американского промышленного оборудования по ленд-лизу (его общая стоимость составляла 1,25 млрд долларов), а в самом конце 1950-х гг. на Западе было закуплено все необходимое оборудование
для 50 химических заводов[22]. Тем не менее определенная экономическая самостоятельность советского блока по отношению к капиталистической мир-системе все-таки существовала. Однако экономические трудности эпохи «застоя», а также открытие в 1960-х гг. гигантских углеводородных месторождений Западной Сибири привели к тому, что СССР стал все более и более активно втягиваться в мировую капиталистическую систему в качестве поставщика сырья и импортера машин, оборудования и продовольствия. Таким образом, были созданы предпосылки для возвращения нашей страны на традиционное для нее периферийное место в рамках капиталистической системы (окончательно это возвращение происходит уже после распада СССР). В 1985 г. на долю машин и оборудования приходилось 37 % советского импорта, еще 21 % составляло продовольствие, в то время как главными статьями экспорта из СССР были углеводороды, металлы, лес и прочее сырье (более 50 % всего экспорта)
Заметим также, что советский период стал временем, когда наша страна не только испытывала на себе влияние экзогенных факторов, но и в наибольшей степени за всю свою историю сама определяла судьбу всего мира в качестве второй сверхдержавы. Порой это влияние было негативным — как во время Карибского кризиса, когда СССР вместе с США поставил планету на грань ядерной войны, или когда мы вместе с американцами участвовали в безумной гонке вооружений и борьбе за сферы влияния; иногда оно было позитивным — скажем, возникновение на Западе государства благосостояния вряд ли было бы возможно без существования Советского Союза, социальная политика которого служила ориентиром для левых сил в Западной Европе и вынуждала элиты капиталистических государств проводить аналогичные преобразования.
Подводя итог, можно сказать следующее. Российская история на всем ее протяжении была неотделима от истории всемирной. Заимствование за рубежом технологий, торговля, культурное и политическое взаимодействие, а также военное и геополитическое противостояние с иностранными государствами — все это во многом обусловливало развитие российского общества в разные периоды его истории. Разумеется — повторим это еще раз — было бы ошибкой думать, будто развитие России определялось только извне. В реальной жизни всегда существует некий симбиоз причин внутреннего и внешнего характера, которые, переплетаясь и накладываясь друг на друга, приводят к определенному результату. Намеренное акцентирование внимания на экзогенных факторах в нашей работе было продиктовано, главным образом, полемическими целями, о которых мы упоминали в начале статьи — стремлением показать, что изоляционистский и сугубо «почвеннический» взгляд на русскую историю вряд ли является продуктивным и эвристически ценным.
