Перемещение центра тяжести в европейском искусстве
Сравнительная оценка различных эпох всегда является делом несколько рискованным. Все же никак нельзя обойти тот факт, что в истории искусства каждого народа есть эпохи, которые в большей степени, чем все другие, являются подлинным откровением его национальных доблестей. Для Италии таким является XVI столетие, когда было создано больше всего нового и лишь этой стране свойственного; для германского севера — эпоха барокко. Там — пластическое дарование, на основе линейности создавшее классическое искусство; здесь — живописное дарование, лишь в барокко нашедшее для себя вполне подходящее выражение.
То обстоятельство, что Италия могла сделаться высшей школой Европы, объясняется, конечно, не только художественно-историческими причинами; но понятно, что при однородном художественном развитии Запада центр тяжести должен был перемещаться соответственно специфическому дарованию отдельных народов. Италия воплотила однажды общий идеал в особенно ясной форме. Романское начало утвердилось на севере не вследствие случайных итальянских путешествий Дюрера и других художников; наоборот, путешествия были следствием той притягательности, которой Италия при тогдашней ориентировке европейского видения неизбежно должна была обладать для других наций.
Национальные характеры могут быть сколь угодно различными: общечеловеческие, объединяющие черты сильнее тех, что разъединяют. Происходит постоянное выравнивание. Это выравнивание всегда плодотворно, даже если вода в сообщающихся сосудах приходит от него в волнение и — что неизбежно бывает при всяком подражании — оно сначала приносит кое-что непонятное и долго остающееся чуждым.
Связь с Италией в XVII веке не прекратилась, но своеобразные особенности севера возникли без влияния Италии. Рембрандт не совершал обычного художественного путешествия по ту сторону Альп, и даже если бы он совершил его, тогдашняя Италия едва ли произвела бы на него значительное впечатление. Она не могла бы дать его фантазии ничего такого, чем бы он не обладал уже в гораздо большей степени. Но может возникнуть вопрос, почему же в таком случае не произошло движения в обратную сторону? Почему в живописное столетие север не сделался учителем юга? На это нужно ответить, что хотя все западноевропейские школы прошли эпоху пластического искусства, но дальнейшему развитию в сторону живописности заранее были поставлены национальные границы.
Так как всякая история видения должна выводить за пределы чистого искусства, то само собой разумеется, что и эти национальные различия в устройстве глаза являются чем-то большим, чем только дело вкуса: обусловливая, и сами будучи обусловленными, они содержат основы всей картины мира данного народа. Вследствие этого история искусства, как учение о формах видения, заслуживает не только роли отнюдь не обязательного спутника в обществе исторических дисциплин, но с необходимостью является как бы глазами этих дисциплин.
