Убийство и наказание за него в допотопный и патриархальный периоды библейской истории
Хронологически следующим событием библейской истории человечества, напрямую связанным со становлением уголовного права, является первое убийство1. Оно было совершено старшим сыном Адама и Евы, Каином, из зависти и гнева преднамеренно лишившим жизни своего брата Авеля: «И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт. 4, 8). Библия печально констатирует, что «первый родившийся человек был и первым убийцей, второй же — им убитой жертвой»[1] .
Между тем, по мнению Филона Александрийского, Каин стал преступником несколько ранее братоубийства. Еврейский комментатор Пятикнижия полагал, что библейская фраза «Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу» (Быт. 4, 3) содержит в себе «два обвинения себялюбцу» в совершении религиозных преступлений, посягающих на установленный порядок поклонения Богу:
- — «во-первых, ’’спустя несколько времени44, а не тотчас принес он благодарность Богу»;
- — «во-вторых, ”от плодов44, а не от первых плодов, иначе называемых первинами».
Предшествовавшие первому убийству события, связанные с жертвоприношениями, вызвавшие зависть и ненависть Каина к Авелю, позволили современному российскому историку О.Н. Забегайло увидеть религиозную окраску данного убийства: «Авель — это первый мученик на Земле, убитый по ’’религиозным44 соображениям». При таком подходе к уголовно-правовой квалификации рассматриваемого братоубий-
ства, можно говорить о том, что данный библейский сюжет прообразует собой не только норму о преступности и уголовной наказуемости всякого убийства вообще, существующую в уголовно-правовых системах всех государств мира, но и положения уголовных законов о квалифицированном виде убийства, отягчающим (квалифицирующим) признаком которого является мотив религиозной ненависти или вражды1. Но наряду с конкретным преступным событием библейской истории христианство видит в этом убийстве навечно данный первообраз и знамение мира, распявшего Христа. Человечество тысячелетия хранит память о смерти Авеля от братоубийства и никогда не сможет стереть в памяти эту невинную жертву, о которой сам Иисус Христос проповедовал, что это «кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля праведного...» (Мф. 23, 35). Ибо, как сказано апостолом Павлом, своей верою и жертвою Авель «и по смерти говорит еще» (Евр. 11, 4). Таким образом, размеры этого ужасного преступления «как бы наполняют весь мир и все времена: словно огненная ракета, мгновенно достигая своей крайней высоты, поднимается к небу и тотчас же снова падает на землю в тысячах осколков, заключая в себе и всюду рассеивая меньшие преступления злой воли»[2] . Совершенное Каином кровопролитие, невиданное доселе злодеяние заслужило крайне негативную оценку в глазах Господа и наказание в виде проклятия и изгнания: «И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Быт. 4, 11-12). Сущность данного проклятия и вытекающего из него наказания истолковывается обычно следующим образом — «земля, оскверненная кровью и оскорбленная преступлением, не дает семенам, посеянным рукой убийцы, прорасти и дать плоды; мало того, сам убийца будет изгнан с обработанной земли, на которой он до сих пор жил благополучно, и будет вынужден скитаться в бесплодной пустыне голодным и бездомным бродягой»
Некоторые из исследователей Библии даже склонны видеть в данном наказании признаки отступления от монотеизма и следование традициям пантеизма, одушевлявшего и обожествлявшего землю, когда кровопролитие получало правовую оценку не преступления против жизни и здоровья человека, а преступного осквернения земли, а задача наказания «состояла не в том, чтобы возместить потерпевшим их ущерб за счет обидчика, а в том, чтобы успокоить землю, это великое и грозное божество, которое было разгневано видом пролитой крови»1. Между тем, если следовать космогонии Моисея, представленной в книге Бытия, земля и человек суть творения Бога, и всякое преступление, оскверняющее или разрушающее любое из творений Божиих, есть одновременно и преступление против Творца, бунт против Бога. Потому нет ничего удивительного в том, что Моисеево уголовное законодательство требует не только поклонения и служения Богу, но и уважительного отношения к человеку, бережного отношения к земле, природе и т. д. Возвращаясь же к тяжести проклятия, объявленного Богом Каину, хотелось бы отметить, что она со всей прямотой указывает на то, что им было совершено действительно «страшное преступление, которое впервые внесло в порядок природы смерть и разрушение», и потому «не могло остаться без наказания»[3] . Ужас и страшные последствия для человечества этого преступления состоят и в том, что «тот дьявольский механизм, который был включен Каином, когда он убил Авеля, действует и поныне»
По мнению прот. Николая Иванова, преступление Каина страшнее первородного греха прародителей, ибо Бог не проклинал Адама и Еву за совершенное ими преступление, а впервые произносит проклятие человеку именно за братоубийство. А поскольку до этого проклятие заслужил только один библейский персонаж — дьявол в образе змея-искусителя, постольку совершенное Каином убийство сродни по своей природе преступлениям самого сатаны, который есть «человекоубийца от начала» (Ин. 8, 44).
Между тем, как видим, Каину не была назначена смерть за причинение смерти брату как за преступление против человека1. То есть на данном этапе развития ветхозаветного периода библейской истории смертная казнь остается, во-первых, исключительной прерогативой самого Господа, а во-вторых, пока не применяется за преступления против человека и преступления против общества. Хотя, по мнению Иосифа Флавия, Господь освободил братоубийцу от смертного наказания, «так как Каин принес жертву и этим путем умилостивил Бога не слишком гневаться на него, однако Он проклял его и присовокупил к этому угрозу, что Он накажет также и потомков Каина до седьмого колена[4] . Вместе с тем Он выгнал его вместе с женой из той местности»
Приговоренный к изгнанию и скитанию Каин согласно христианскому преданию символически прообразует собой также и еврейский народ — Израиль, подвергнутый аналогичному наказанию Господом за убийство Христа — «отверженный от лица Божия, он скитается до
последних пределов земли, свидетельствуя о том, что он сделал, — второй Каин, убивший великого пастыря овец»1. С уголовно-правовых позиций весьма примечательно и показательно, на наш взгляд, еще одно обстоятельство, относящееся к рассматриваемому преступлению, а именно — братоубийца после назначения ему, казалось бы, мягкого наказания в виде проклятия и изгнания[5] , все равно вопрошает к Богу: «Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня» (Быт. 4, 14). Такая постановка вопроса может означать, что либо Каин осознавал, что он в силу тяжести совершенного преступления заслуживает смерти
Профессор А.П. Лопухин (1852-1904 гг.) предположил, что тем самым наказанный убийца «должен был служить предостерегающим
примером для других»1, что знаменует собой становление и закрепление в Пятикнижии Моисея еще одной цели уголовного наказания — общее предупреждение совершения новых преступлений, нормативно зафиксированной ныне и в ч. 2 ст. 43 УК РФ. Подробнее о данной цели наказания применительно к Каину говорится в творениях свт. Иоанна Златоуста, который дал словам Господа («Стеня и трясыйся будеши на земли» — Быт. 4, 12) следующее толкование: «Не лишаю, говорит, тебя жизни, дабы истина не была предана забвению, но делаю из тебя закон, который бы могли все читать, чтобы твое бедствие стало материю любомудрия»[6] . В апокрифической книге Юбилеев (или Малое Бытие), время написания которой большинство исследователей относят ко II в. до Р.Х., в повествовании о рассматриваемом библейском событии говорится уже не о печати Каина, а о «небесных скрижалях», на которых написано: «Да будет проклят, кто убивает своего ближнего по злобе, и все видящие это должны говорить: да будет так! И человек, который видит и не объявит сего, да будет проклят, как он!»
Представляется, что печать Каина — знамение Божие — отождествляется в Библии, по сути, с видимым уголовным законом, запрещающим всем людям совершение убийства. Обозначенное обстоятельство, указывающее на то, что данное знамение Бога, таинственным образом выраженное через Каинову печать, было адресовано именно окружению братоубийцы и сообщало людям сурово наказываемый запрет на кровопролитие, не позволяет нам согласиться с суждением некоторых ученых-правоведов о том, что история с Каином якобы не может использоваться для подтверждения тезиса о существовании запрета на убийство до появления описываемого в книге
Исхода Синайского законодательства пророка Моисея1. Последнее утверждение является ошибочным еще и потому, что помимо библейского сюжета о Каине и Авеле, изображающего преступление в виде братоубийства и наказание за него через повествование об указанном историческом событии, однозначный нормативно выраженный запрет на убийство содержится в повествовании книги Бытия о всемирном потопе и праведнике Ное.[7] Таким образом, в рассматриваемых текстах книги Бытия о первом убийстве впервые в библейской истории уголовный закон по воле Божьей обретает если не письменную, то, по крайней мере, каким-то неведомым образом объективизированную вовне, материальную форму существования, делающую доступным для восприятия адресатами содержание законоустановления, запрещающего кровопролитие. Изменение формы бытия закона с передаваемых устно и существующих в сознании людей заповедей в более явное и доступное для восприятия материальное воплощение в виде некой таинственной печати Каина также указывает на особую тяжесть совершенного им преступления, необходимость его прямого и очевидного для всех и каждого запрещения под угрозой строгого и неотвратимого возмездия. Одновременно появление новой, дополнительной формы уголовно-правового запрета означало, на наш взгляд, и проявившуюся недостаточность силы невидимого нравственного закона, записанного «на скрижали сердца» (Притч. 3, 3) человека и читаемого голосом совести, который не мог оставаться единственным источником права в земных условиях жизни людей, унаследовавших первородный грех. Христианские ученые-правоведы обращают внимание и на тот факт, что назначенное наказание «Каин воспринял как чрезмерное, ни с каким иным, даже со смертью не сравнимое»
В данном контексте знамение в виде печати Каина приобретает еще одно юридическое значение и предстает уже в качестве необхо-
димого условия, предпосылки или своеобразной гарантии, обеспечивающей фактическое исполнение постановленного судом Божиим наказания, отбывание которого Каином стало бы невозможным в случае его убийства в результате людского самосуда1. При таком понимании печати Каина можно предположить, что она в какой-то мере прообразует собой и современные уголовно-правовые меры противодействия кровной мести и самоуправству, а также уголовно-правовые нормы о преступных посягательствах на интересы правосудия и порядок его отправления[8] . Видимо, по этой причине в некоторых источниках печать Каина именуется «знаком милосердия Божия»
Обобщив возможные толкования сути и значения Каиновой печати, авторитетный английский специалист не только в области религиоведения, но и этнографии Дж.Дж. Фрэзер (1854-1941 гг.) выдвинул в качестве наиболее вероятных следующие три суждения:
- 1) «наложенный на убийцу знак первоначально служил средством защиты не самого убийцы, а других людей, которые могли оскверниться от соприкосновения с ним и навлечь на себя гнев оскорбленного им божества или преследующего его духа», ибо в диком первобытном обществе «изоляция таких людей диктуется не моральным чувством отвращения к преступлению, а исключительно практическими мотивами осторожности или попросту страхом перед опасным духом, который гонится по пятам за убийцей»;
- 2) особый знак, которым был отмечен Каин, мог быть наложен на лоб убийцы и служить «доказательством того, что родственники добились если не кровного, то денежного вознаграждения за убийство», т. е. «доказательством уплаченной им компенсации за пролитую кровь, своего рода распиской в получении от него денежной сум
мы», а дух убитого должен был прекратить всякое преследование и «удовлетвориться этим слабым утешением»1; 3) «возможно, что ’’Каинова печать“ использовалась для того, чтобы сделать человекоубийцу неузнаваемым для духа убитого или же с целью придать его внешности настолько отталкивающий или устрашающий вид, чтобы у духа по крайней мере отпала всякая охота приближаться к нему»[9] . При этом сам цитируемый британский ученый находил наиболее вероятной именно последнюю из указанных выше трактовок, полагая, что «такое толкование «Каиновой печати» имеет то преимущество, что устраняет из библейского рассказа явную нелепость»
Между тем среди отдельных исследователей Библии бытует и другое мнение, согласно которому «по этому библейскому рассказу никакого возмездия Каин на самом деле не получил, — наоборот, бог обещает ему, что если кто убьет Каина (или кого-нибудь из рода Каина), то за того отмстится всемеро». Представляется, что такое суждение могло сформироваться лишь как следствие поверхностного анализа рассматриваемого библейского сюжета в отрыве от исторической канвы данных событий. Ведь история древнего мира свидетельствует, что изгнание было самым распространенным наказанием провинившихся членов родовой общины, и фактически оно обрекало на смерть изгнанника, пока еще не способного выжить в одиночку вне племени.
Святитель Иоанн Златоуст следующим образом описал отбывание Каином назначенного ему Богом наказания: «И Каин ходил всюду, как живой закон, как столп движущийся, — безмолвный, и однако ж издававший голос звучнее всякой трубы. Никто не делай, говорил
он, того же, что я сделал, дабы не потерпеть того же, что я терплю»1. При этом святитель особо подчеркнул, что Каин подвергся данному наказанию не столько за причинение смерти брату, сколько «за бесстыдство» — «осужден за грех, потому что не сам исповедовал его, но был обличен в нем. А если бы он сам первый сказал свой грех, то загладил бы его»[10] . И действительно, перед свершением суда над Каином Бог предоставил ему, как когда-то Адаму и Еве, возможность покаяния, вопросив его: «Где Авель брат твой?» (Быт. 4, 9), и только после лживого ответа Каина: «Незнаю» (Быт. 4,9) — обличил его и покарал
Как видим, и при описании второго по хронологии событий преступления в книге Бытия вновь особо заостряется внимание читателя Священного Писания на значении покаяния для искупления вины в совершенном злодеянии, ставшего, как уже говорилось, прообразом такого института современного светского уголовного права, как деятельное раскаяние.
Однако, как засвидетельствовал в «Иудейских древностях» Иосиф Флавий, и после изгнания Каин не только не раскаялся в содеянном, но, напротив, продолжал творить преступления и иные бесчинства. В частности, древний писатель указал, что «свои владения он увеличивал грабежами и насилием, и, приглашая своих сотоварищей к совершению бесстыдств и разбойничанью, он становился руководителем и настав
ником их в разных гнусностях»1. Церковное предание рассматривает всю последующую преступную жизнь Каина и его потомков как «ужасающее знамение — жить так, прилагая беззаконие к беззаконию»[11] . Наряду с прообразом института деятельного раскаяния в строках главы 4 книги Бытия, описывающих совершение братоубийства Каином, мы находим истоки и такого уголовно-правового института, как добровольный отказ от совершения преступления, которым согласно ч. 1 ст. 31 УК РФ признается прекращение лицом приготовления к преступлению либо прекращение действий (бездействия), непосредственно направленных на совершение преступления, если лицо осознавало возможность доведения преступления до конца. Правовое значение данных обстоятельств заключается в том, что лицо не подлежит уголовной ответственности за преступление, если оно добровольно и окончательно отказалось от доведения этого преступления до конца
Тем самым Бог взывает к готовому на убийство Каину, не пресекая непосредственно Своим могуществом его преступление, не ограничивая дарованную Им человеку свободу воли, но предостерегая его и предоставляя возможность покаяния. Таким образом, и по сей день «каждый потомок Адама, будь он по натуре похож либо на Авеля, либо на Каина, может отказаться от намерения совершить зло» и тем самым избавить себя от тяжкого бремени ответственности за задуманное преступление по закону как Божьему, так и светскому уголовному.
Возвращаясь же к недопустимости наказания смертной казнью за убийство, необходимо отметить, что об этом прямо говорится также
и в библейском рассказе о чуть более поздних событиях, связанных с потомком Каина — Ламехом1, который объявляет в песне, что «я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне. Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз семеро» (Быт. 4, 23). При этом, как указал А.П. Лопухин, Ламех «не только не боится убийства, но он сам воспевает убийство»[12] . А. Азимов предположил, что, по мысли Ламеха, разница между совершенным им убийством и преступлением Каина состоит в том, что «Каин убил человека, не ожидавшего нападения и безоружного, а он, Ламех, выиграл честный поединок с таким же воином»
Однако другие авторы дают совершенно противоположную оценку песне Ламеха. Так, о. Серафим Роуз, ссылаясь на объяснения свт. Иоанна Златоуста, полагал, что данные строки Ветхого Завета указывают на «голос совести Ламеха, который открыто исповедует свой грех и объявляет себя заслуживающим большего наказания, чем Каин (так как он уже видел наказание Каина за преступление убийства)». Тогда как И.Ш. Шифман считал, что речь идет о неком произведении народного творчества и что Ламех в своей песне воспевает кровную месть.
По мнению Р.А. Папаяна, процитированные выше библейские тексты о Каине и Ламехе свидетельствуют о том, что «запрет на убийство, на казнь существовал задолго до заповеди убий“»х, вошедшей в Декалог Моисея. И, действительно, в последующих главах книги Бытия убийство еще не раз упоминается исключительно с негативным подтекстом. Например, Исав угрожает убийством своему брату Иакову[13] , убийство Иосифа замышляли его старшие братья
Относительно братоубийства, задуманного старшими братьями Иосифа, любимого сына Иакова, в «Иудейских древностях» сообщаются следующие исторические подробности: «И вот, не желая упускать столь удачно представившийся им случай, они (братья. —В.Б.} собрались (тотчас же) убить Иосифа. Видя это намерение братьев, старший из них, Рувил, стал пытаться удержать их от этого поступка, причем указал на всю преступность и гнусность такого деяния, говоря, что если в глазах Предвечного и людей убийство совершенно постороннего человека является позорным, то гораздо большим преступлением явится братоубийство. Вместе с братом это преступление простирается также на отца и на мать, которые подвергнутся незаслуженному горю при потере сына, да еще притом неестественною смертью». Данная цитата из древнего исторического труда, созданного две тысячи лет назад, характеризует сложившиеся к тому времени довольно-таки определенные правовые воззрения племени Иакова относительно вопроса преступности причинения смерти и даже пред-
ставления о различном уровне общественной опасности конкретных видов убийств. По свидетельству историка, братоубийство, со всей очевидностью, представлялось в правосознании Израиля патриархального периода убийством с отягчающим обстоятельством (квалифицированным составом убийства). Между тем в книге Бытия напрямую не говорится об осуждении Богом другого кровопролития — массового убийства мужчин из города князя Еммора Евеянина, совершенного сыновьями Иакова (Симеоном и Левием) из мести за изнасилование сыном князя Сихемом их сестры Дины1. Не ограничившись убийством Еммора и Сихема, а также умерщвлением с помощью лукавства всего мужского пола, «сыновья Иакова пришли к убитым, и разграбили город за то, что обесчестили сестру их. Они взяли мелкий и крупный скот их, и ослов их, и что ни было в городе, и что ни было в поле. И все богатство их, и всех детей их, и жен их взяли в плен, и разграбили все, что было в домах» (Быт. 34, 27-29). Такое вероломное поведение сыновей Иакова дало основания Е.М. Ярославскому навесить на его род ярлык «борющегося, воюющего, грабящего пастушеско-разбойничьего племени»[14] . Л. Таксиль также называл сыновей Иакова не иначе как «разбойники и негодяи», указав при этом, что «ни один убийца никогда не был ни более вероломен, ни более подл, ни более кровожаден»
- 1) «нарушили союз с жителями Сихема, когда убивали весь мужской пол от стариков до младенцев»;
- 2) «использовали кощунственно обряд обрезания»;
- 3) «поставили отца в положение ненавидимого всеми окрестными племенами».
Первое деяние, по нашему мнению, прообразует собой самый опасный вид убийств, с точки зрения современного уголовного пра
ва, — геноцид1 и в какой-то мере своей вероломностью — сопряженное с массовым причинением смерти преступление в виде развязывания и ведения агрессивной войны[15] ; второе —- прообраз святотатства и других преступных проявлений оскорбительного отношения к порядку отправления религиозных культов и исповедования веры
Сам патриарх Иаков упрекнул сыновей в содеянном, но не столько по причине греховности или преступности такого их поведения, сколько из соображений безопасности своих близких и всего рода, опасаясь, по-видимому, ответной мести: «И сказал Иаков Симеону и Левию: вы возмутили меня, сделав меня ненавистным для жителей сей земли, для Хананеев и Ферезеев. У меня людей мало; соберутся против меня, поразят меня, и истреблен буду я и дом мой» (Быт. 34, 30). И лишь впоследствии перед смертью Иаков осудил и проклял Симеона и Левия за содеянное, назвав орудиями жестокости мечи их: «Проклят гнев их, ибо жесток; и ярость их, ибо свирепа; разделю их в Иакове, и рассею их в Израиле» (Быт. 49, 5-7). Другим возможным наказанием и последствием проклятия Иаковом Левия и Симеона за нападение на Сихем, по мнению А. Азимова, является малочисленность их потомства, и как результат — политическая слабость колен Симеона и Левия, сведения о которых приводятся в книге Чисел.
В отличие от описываемой в Ветхом Завете предсмертной оценки патриархом Иаковом убийства жителей Сихема, древние апокрифические источники не только не видят в данном деянии ничего преступного или заслуживающего порицания, но и, напротив, находят в нем проявление высшей справедливости. Книга Юбилеев, в частности, сообщает: «В тот день, когда сыновья Иакова умертвили Сихемлян,
было начертано им это в книге на небе, что они совершили справедливость, и правду, и мщение в отношении к грешникам, и было записано им в благословение»1. Однако последнее толкование никак не увязывается с приведенным выше проклятием, произнесенным Иаковом Симеону и Левию. Между тем процитированные выше слова Иакова, опасающегося ответных нападений и поражения, указывают на то, что в уголовном праве хананеев и ферезеев того времени, носящем, по-видимому, также пока еще характер обычаев, сложилась устойчивая традиция наказания-отмщения, близкая к обычаю кровной мести или тождественная ему. А существование такого обычая является объективным выражением господствовавших в те давние века представлений данных народов о справедливости наказания за преступление (в данном случае наказание-мщение причинением смерти за убийство). К сказанному необходимо добавить, что по смыслу главы 14 первой книги Библии не признается преступным и греховным (наряду с указанными выше отдельными случаями) несостоявшееся жертвоприношение Исаака Авраамом[16] . Судя по тому, как Бог потребовал от Авраама принести в жертву Ему Исаака и как Авраам безропотно принялся исполнять это требование, чудом не причинив смерть любимому сыну, правовые традиции того времени не только не признавали убийством человеческие жертвоприношения, но и полагали их социальной нормой. А судя по тому, с какой настойчивостью в последующих книгах Торы Моисей запрещает человеческие жертвоприношения, такой обычай еще долго в общественном сознании иудеев не получал правовую оценку убийства — «вплоть до 621 г. до Р.Х., когда отмены его добился царь Иосия»
Как и в современную эпоху, во времена, описываемые в книге Бытия, не признаются убийствами и случаи причинения смерти врагам на войне или при защите от нападения. Последние ветхозаветные положения служат, по нашему мнению, древним прообразом такого уголовно-правового института, как обстоятельства, исключающие
преступность деяния1, и в частности — необходимой обороны[17] , которые, как видим, также черпают свои истоки в священных текстах первой книги Библии.
