Визит У. Черчилля в Москву (октябрь 1944 г.)

В столицах союзных государств понимали, что ситуация в освобожденной Восточной Европе носила кризисный, противоречивый и взрывоопасный характер и могла осложнить межсоюзнические отношения, а поэтому искали пути к сглаживанию противоречий. Какое-то время казалось, что ответ можно было найти в старой как мир и не раз осужденной как империалистическая концепции «сфер влияния». Рожденным в XIX в. политикам была близка классическая «реал-политик», хотя на словах они оперировали (особенно президент Рузвельт) лозунгами демократии и свободы выбора. Инициативу взял на себя прагматичный Черчилль, когда в октябре 1944 г. напросился на визит в Москву. Предполагая, о чем может идти речь, Рузвельт предусмотрительно дистанцировался от этого визита и расценил его как сугубо предварительный перед новой встречей «большой тройки». При этом по подсказке Гопкинса президент на всякий случай напомнил своим партнерам, что не было такого вопроса в этой войне, который не интересовал бы США как «глобальную державу».

Черчилль действительно привез в Москву, какой откровенно выразился, довольно «грязный» документ, который ни много ни мало являлся отчаянной попыткой британской дипломатии, выступавшей с позиций слабости, полюбовно договориться с советским правительством о «сферах влияния» в освобожденных странах Восточной и Юго-Восточной Европы. Правда, одному Богу известно, как можно было на практике соблюсти процентные соотношения «сфер влияния», предложенные Черчиллем в отношении Венгрии, Румынии, Болгарии и Греции, не говоря уже о воле самих народов.

Однако хранящиеся в советских архивах записи бесед Черчилля со Сталиным и Молотовым дают основание судить, что советские руководители, склонные мыслить конкретными категориями, как показал еще советско-германский «секретный протокол», в целом восприняли благосклонно неуклюжую арифметику британского премьера, вполне вероятно, видя в этом практическую возможность избежать конфликтов с союзниками. В конце концов, удалось же союзникам заранее договориться о зонах оккупации в Германии и тем самым не допустить неконтролируемого развития событий на завершающем этапе войны!

Записи советско-английских бесед в Москве дают возможность почувствовать щекотливость момента и выставляют Черчилля — страстного обличителя довоенного сговора Сталина и Гитлера — инициатором новой сделки за спиной народов. В то же время сам факт обсуждения такой сделки, какими бы резонами это ни мотивировалось, не красит советских руководителей. Может быть, поэтому реакция Сталина была в чем-то двусмысленной или, что называется, согласием «по умолчанию», что дало повод для прямо противоположных интерпретаций с той поры его позиции как зарубежными, так и отечественными историками.

Одни считали, что поставленная на английском документе «кремлевским горцем» синяя птичка свидетельствовала о его согласии с Черчиллем, другие столь же эмоционально это отрицали. Скорее всего, Сталин не верил, что можно было подменить искусственной «политической инженерией» реальный политический процесс, и уступал натиску Черчилля под давлением обстоятельств, памятуя в то же время об осторожной позиции, занятой Рузвельтом. В результате дискуссий между В. Молотовым и А. Иденом окончательное решение выглядело следующим образом: 80% на 20% для Румынии и Болгарии (в пользу СССР); 90% на 10% для Греции (в пользу Великобритании); 50% на 50% для Югославии и Венгрии.