Конспект исторических трансформаций субъекта в работах Фуко.
Поскольку представление Фуко о ходе европейской истории предполагает признание последовательной смены эпох (он говорит об Античности, Средних веках, Возрождении, XVII в., Просвещении), попробуем расположить описанные им трансформации субъекта в соответствующем этой хронологии порядке. Но прежде нужно еще раз подчеркнуть два момента: во-первых, история субъективности понимается им преимущественно как «генеалогия условий конституирования субъекта» [Ibid.], и, во-вторых, она (как и у Буркхардта) призвана дать ответ на вопрос о начале современности — во всяком случае, именно такая перспектива лежит в основе его аргументации.
Античность. В центре исследования античного субъекта у Фуко находится древнегреческое понятие «заботы о себе» (epimeleia heautou) и связанные с ним практики. Соотнося его с другим понятием, получившим широкую известность в позднейшей философской традиции, — «познай самого себя» (gnothi seanton) — он показывает, что именно первое играло в жизни греков центральную роль и впоследствии оказалось несправедливо забытым. Что касается изречения «познай самого себя», то в Древней Греции оно не имело того смысла, который впоследствии вложили в него новоевропейские мыслители. Реконструируя значение «заботы о себе» (в этой реконструкции он опирается на мнения своих предшественников), Фуко приходит к выводу, что это изречение имело в Античности два основных смысла: а) «разберись сам с собой, что тебе надо знать, о чем спросить [оракула], ...сосредоточься на главном, на том, что для тебя важнее»; и б) помни, что ты — «всего лишь смертный, не бог, и не надо ни слишком полагаться на свои силы, ни тягаться силой с богами» [Фуко, 2007, с. 16].
Требование «заботы о себе», считает Фуко, «получило за долгое лето эллинистической и римской мысли такое широкое распространение, что это говорит... о появлении особой культурной целостности» [Там же, с. 22]. И именно вытекающие из этого требования практики определили очертания античного субъекта. Анализ сочинений античных авторов приводит его к главному выводу: субъект и истина совмещаются в них особым образом, отличным от того, как это происходит в христианстве. В Античности субъективация осуществляется не путем приобщения к высшей силе и высшему авторитету, а путем постоянного выбора. И хотя в осуществлении этого выбора предполагается участие наставника, субъект у Фуко — это «не тот, кого привели к субъективности (assujettissement), но тот, кто сделал себя субъектом (subjectivation)» [Гро, 2007, с. 555]. «Цель практики себя, — разъясняет сам Фуко, — освободить себя, привести к соответственной природе, которой так и не случилось проявиться» [Там же, с. 585 прим.]. Но никак не возвращение к собственной природе и не ее обретение.
Таким образом получается, что в Античности «субъект в гораздо большей степени учреждает себя сам, пользуясь техниками себя, чем утверждается техниками господства (Власть) или дискурсивными техниками (Знание)» [Там же, с. 557]. Сами же техники, говорит Фуко, представляют собой «некоторые процедуры, несомненно существующие во всех цивилизациях, предлагаемые или предписываемые индивидам для их самоидентификации, для сохранения или изменения этой идентичности в зависимости от тех или иных целей и возможные благодаря отношениям владения самим собой или познания себя» [Там же]. Таким образом, формируется субъект, который Фуко называет «гномическим Я», т.е. такой, в котором «сила истины едина с формой воли» [Фуко, 2008 (в), с. 79].
В этой истории античного субъекта Фуко выделяет три этапа, которые представляются ему особенно значимыми: ранний, период расцвета и поздний. Это, во-первых, «сократо-платоновская фаза, появление epimeleia heautou в философской рефлексии; во-вторых, золотой век “культуры себя”, заботы о себе самом, который можно отнести к первым векам нашей эры; и затем переход к IV—V векам, переход, в общем, от языческой философской аскезы к христианскому аскетизму» [Фуко, 2007, с. 45].
Первые века христианства. Отметим, что Фуко не говорит о субъективности в христианском Средневековье вообще, его интересует лишь начальный переходный период, когда сформировались новые практики субъективации, принципиально значимые для уяснения генеалогии современной субъективности. В 1979/80 учебном году в Коллеж де Франс он читает лекции на тему «Управление живыми», в которых анализирует монастырские пенитенциарные практики и «проверки совести» [Эрибон, 2008, с. 352]. Позднее, обобщая суть произошедшего в христианстве «сдвига», он определяет его так: «Античное требование “познай самого себя” превратилось в монастырское предписание “признайся своему духовному наставнику во всех своих помыслах”» [Фуко, 2008 (в), с. 73]. В отличие от античных технологий «заботы о себе», в которых Я является чем-то творимым самим индивидом («гномическое Я»), христианские технологии себя основываются на новом принципе: разоблачении того, что скрыто внутри индивида. В них Я «уподобляется тексту или книге, которую мы должны расшифровать, а не тому, что мы должны сконструировать путем совмещения, взаимоналожения воли и истины» [Фуко, 2008 (в), с. 80]. Этот переход к новому типу субъективности Фуко считает принципиально важным исторически, ибо он знаменует собой разрыв, рубеж появления нового: «С этого момента Я перестало быть чем-то творимым и стало отвергаться и расшифровываться». Причем этот переход, подчеркивает он, был тесно связан с новыми социальными практиками — «это новое христианское Я следовало непрерывно испытывать, поскольку в нем был источник вожделения и плотских желаний» [Фуко, 2008 (а), с. 153]. И говоря об этих новых практиках формирования Я в раннем христианстве, Фуко видит в них начало новой субъективности: «эта христианская организация, столь не похожая на языческую, имеет... решающее значение для генеалогии современного Я» [Фуко, 2008 (в), с. 80]. И дальше подчеркивает значимость обнаруженного им начала, обращаясь к своим слушателям с выразительным призывом: «Я бы хотел, чтобы вы воспринимали сказанное в качестве отправной точки, одного из тех малых истоков, которые Ницше любил открывать в начале великих вещей. Рассмотренные монастырские практики подготавливают множество таких великих вещей.<...> Появляется новый тип Я или, по крайней мере, новый тип отношений с собой» [Там же, с. 80, 93].
XVIIв. «Картезианский момент». Рождение нового типа Я в христианстве, по Фуко, явилось важным моментом в генеалогии новоевропейского субъекта, однако оно не было рождением современного Я. Говоря о появлении этого современного Я, Фуко указывает на другой исторический период, XVII в., и связывает это появление с новыми представлениями об истине Декарта («картезианский момент», le moment cart?sien). «Нынешняя эпоха началась (я хочу сказать, история истины вступила в свою современную фазу), — объявляет он, — в тот самый момент, когда решили, что познание и только познание открывает доступ к истине, является условием ее доступности субъекту». И дальше разъясняет: «С того момента, когда философ (или ученый, или просто тот, кто ищет правду) оказался в состоянии распознавать истину в себе самом и с помощью од- нихтолько познавательных актов, получая, таким образом, доступ к ней. <...> С этого мига (т.е. с того мига, когда стало можно сказать: “Такой, как он есть, субъект способен познать истину” — с оговоркой относительно условий, внутренне присущих познанию, и внешних условий, касающихся жизни индивида), с тех пор как необходимость иметь доступ к истине уже не ставит под вопрос бытие субъекта, мы, я думаю, вступили в новую эпоху истории отношений между субъективностью и истиной». И еще раз поясняет свою мысль: «Определяя духовность как род практик, исходящих из постулата, который гласит, что субъект, как он есть, не способен прийти к истине, но что истина, как она есть, способна преобразовать и спасти субъекта, скажем, что нынешняя эпоха отношений между субъектом и истиной начинается в тот день, когда оказывается, что субъект, как он есть, может прийти к истине, но что истина, как она есть, не может спасти субъекта» [Фуко, 2007, с. 30—32].
Таким образом, практики субъективности радикально изменились: в результате принятия картезианских представлений об истине «оказалась разорванной... связь, существовавшая между доступом к истине, превратившимся в автономное развитие познания, и задачей преобразования субъектом себя самого и своего существования» [Там же, с. 41 ]. Картезианский момент «прибавил значимости принципу ёпбгЫ зеаШоп (познай самого себя) и, напротив, отнял ее у ер1те1е1а ЬеаШои (заботы о себе). <...> Стоило очевидности собственного существования субъекта сделаться условием доступа к бытию, как именно это сознание самого себя (теперь уже не в форме очевидности, но как несомненность моего собственного существования в качестве субъекта) превращало “познай самого себя” в главное условие доступности истины» [Там же, с. 26—27].
Как резюмирует Фуко свои рассуждения на эту тему с позиций «истории настоящего», «произошла инверсия иерархии двух античных принци- пов “ Позаботься о самом себе” и “Познай самого себя”. В греко-римской культуре знание о себе возникает вследствие заботы о себе. В современном мире познание себя становится основополагающим принципом» [Фуко, 2008 (б), с. 103].
