Фуко-историк: некоторые черты
Прежде чем перейти к рассмотрению истории европейского субъекта, представленной в работах Фуко, необходимо обозначить некоторые общие исходные установки, характеризующие Фуко-историка, в первую очередь те, которые обособляют его от историографического мейнстрима.
Радикальный вариант историзации. Первой из них следует назвать предлагаемый Фуко радикальный вариант историзма. Радикальность его состоит в том, что предметом внимания исследователя являются не «готовые» объекты прошлой реальности, функционирующие и взаимодействующие как данности (что для традиционных историков является привычным или даже аксиоматичным), а сам процесс возникновения этих объектов, превращения их в самих себя. Поль Вен обозначил эту черту историзма Фуко формулой «Овеществление — против “философии объекта”». Вен говорит, что Фуко своим радикальным историзмом разрушает иллюзии историков, принимающих «конечный пункт за цель», «место, куда снаряд попадает сам собой, за мишень, в которую специально целились» [Вен, 2003, с. 367]. Главным у Фуко, таким образом, оказываются — как и в марксизме — не «вещи», а «отношения», но не отношения к собственности на средства производства, а широко понимаемые отношения «власти-подчинения», в особенности в связи с понятиями «знание» и «истина» [Poster, 1984, р. 70—95]. В результате прошлое превращается у него в нескончаемый поток различных сочетаний и конфигураций этих отношений, рождающих и умерщвляющих предметы: «Вместо мира, состоящего из субъектов или объектов, или из их диалектики, вместо мира, где сознание заранее знает свои объекты, нацелено на них или само представляет собой то, чем его делают объекты, перед нами предстает мир, где главное место занимает отношение...» [Вен, 2003, с. 386].
Дисконтинуитет вместо континуитета. Другая черта Фуко-историка, отличающая его от большинства коллег по цеху, — это отказ от рассмотрения прошлого как цепи взаимосвязанных последовательно развивающихся процессов и явлений. Заимствованный из биологии образ прогрессивного развития, говорит он, не подходит для истории [Foucault, 1984, р. 54]. Его собственный подход в известном смысле противоположен прогрессистскому, поскольку он в первую очередь обращает внимание не на преемственность, а на разрывы, на рождение нового, на те точки, откуда нечто начинается. Этот подход был обозначен Фуко уже в «Археологии знания», где он демонстрирует свое неприятие в этом смысле традиционной истории. Эта история, говорит он, «видела свою задачу в определении отношений (простой причинности, цикличности, антагонизма и проч.) между фактами и датированными событиями: речь шла о том, чтобы уточнить место элемента в уже установленных рядах. Сегодня проблема состоит в установлении и переустановлении рядов, в определении элементов ряда, в строгом разграничении отношений, характерных для каждого данного случая, в выведении закона и, помимо всего прочего, в описании связей между различными рядами и последовательностями с целью создания их «матрицы», — этим объясняется множественность страт, потребность в членениях и хронологической спецификации» [Фуко, 1996 (б), с. 11]. Позднее эта черта Фуко-историка отчетливо проявилась в «Истории сексуальности»[1].
Если подытожить сказанное, то получается, что историзм Фуко — это акцент не на эволюционное™, не на поступательном прогрессивном движении, не на связи с предшествующими этапами развития, а на трансформациях, сдвигах, скачках. По его мнению, это то, на что следует обращать внимание историкам вообще и историкам науки в частности. «Мне кажется, что вызов, на который должна ответить любая история, — говорит он, — в том и заключается, чтобы попытаться уловить момент, когда получивший известное распространение культурный феномен действительно может составить поворотный пункт в истории мысли, стать решающим мигом...» [Фуко, 2007, с. 22].
Археология и генеалогия. Очевидно, что методы изучения истории, которые использовал Фуко, за десятилетия его научной деятельности претерпели существенные изменения. Сам он, говоря о них, употребляет два понятия, «археология» и «генеалогия», определяя с их помощью способы организации используемого исторического материала. При этом «археологический» метод он сам называет более ранним, а «генеалогический» более поздним, не давая никаких отчетливых обозначений того и другого. Более или менее определенно мы можем сказать, что «археологический» метод — преимущественно синхронный, замкнутый на конкретной культуре (археолог изучает временной «пласт», «срез»[2]). Однако этот синхронный метод не позволяет понять изменения, те «трансформации», «сдвиги» и «разрывы» в истории, которые особенно интересовали позднего Фуко. Поэтому он меняет ракурс рассмотрения, обращаясь от «археологии» к «генеалогии», которая, будучи сугубо диахроничной, должна прояснить то, что не в силах прояснить «археология». В одном из интервью он разъясняет суть генеалогического метода следующим образом: «Я отталкиваюсь от проблемы, которая выражена в принятых сегодня терминах, и пытаюсь составить ее генеалогию. Генеалогия означает, что я начинаю свое рассмотрение с вопроса, поставленного в настоящем» [Foucault, 1988, р. 262]. Как подытоживает различие двух методологий Фуко современный исследователь, «археология индивидуализирует и анализирует конфигурации дискурсивных или недискурсивных практик, ...в то время как генеалогия изучает изменения этих практик» [Хархордин, 2001, с. 61].
История настоящего. Задача исторического знания, по Фуко (тут он является прямым последователем Ницше), заключается не столько в реконструкции прошлого, сколько в уяснении настоящего. Это уяснение состоит прежде всего в проблематизаиии, в показе историчности вещей и понятий, кажущихся нам сегодня очевидными [Кастель, 2001, с. 10 и сл.]. «История, — говорит он в одном из интервью, — служит для того, чтобы показать, что то-что-существует не существовало вечно; т.е. что вещи, кажущиеся нам наиболее очевидными, всегда возникают в результате стечения противоречий и случайностей в ходе непредсказуемой и преходящей истории» [Foucault, 1988, р. 37]. Прошлое, таким образом, превращается в неопределенный, текучий, постоянно меняющийся поток явлений, событий, процессов, образов, понятий, в один прекрасный момент рождающий те или иные современные «вещи». Соответственно и историографическая проблематика, по Фуко, смещается с вопроса о прошлом как онтологической данности (знаменитая формула Ранке — «как было на самом деле») к вопросам о том, как в конкретных обществах создавались, интерпретировались, репрезентировались, контролировались, регулировались и распространялись те или иные представления, о том, как эти представления связывались с такими понятиями, как «объективность», «достоверность», «истина», «власть», а также об условиях появления настоящего.
Источники Фуко. За годы своей работы Фуко не раз менял предмет исследований (история безумия, медицины, гуманитарных наук, тюрем, сексуальности, субъекта); соответственно менялся и используемый им корпус исторических текстов (почти исключительно нарративных). С какими текстами он работает, создавая свою историю европейского субъекта? И как?
Хронологически большинство их относится к Античности и раннему христианству. Фуко считал, что переход от одной эпохи к другой сопровождался радикальной трансформацией субъективности и именно потому уделял обеим пристальное внимание. Кроме того, для Фуко-историка было принципиально важным читать эти источники на языке оригинала — древнегреческом и латинском. По своему содержанию это преимущественно философские и богословские сочинения: Марка Аврелия, Аристотеля, Григория Нисского, Диона Хрисостома, Иоанна Златоуста, Кассиана, Платона, Плутарха, Сенеки, Тертуллиана, Филона Александрийского, Цицерона, Эпиктета, Эпикура и др.[3] Принципиально также, как читает эти источники Фуко. Особенность его анализа состоит в том, чтобы обращаться к ним с вопросами, неведомыми их авторам: за размышлениями философов об истине, Боге, достойной жизни он пытается разглядеть конкретные исторические практики и «техники себя», формировавшие субъекта. Соответственно его особый интерес обращен к тем фрагментам текста, где авторы об этом «проговариваются». Такой ракурс непосредственно перекликается с идеями Марка Блока, признававшего за «невольными свидетельствами» особую ценность для историка, поскольку из них удается узнать о прошлом «значительно больше, чем ему угодно было нам открыть». Автор «Апологии истории» вообще утверждал, что «историческое исследование в своем развитии явно пришло к тому, чтобы все больше доверять... свидетельствам невольным» [Блок, 1986, с. 38, 37].
- [1] Описывая периодизацию сексуальных практик в контексте властных отношений, он в первую очередь обращает внимание на разрывы: «История сексуальности, если центрировать ее на механизмах подавления, предполагает два разрыва. Один — в XVII веке: рождение главнейших запретов, придание значимостиисключительно взрослой и супружеской сексуальности, императивы приличия,обязательное избегание тела, приведение к молчанию и императивные стыдливости языка; другой — в XX веке (меньше, впрочем, разрыв, нежели отклонение кривой): это момент, когда механизмы подавления начали будто бы ослабевать; когдабудто бы совершился переход от непреложных сексуальных запретов к известнойтерпимости по отношению к до- и внебрачным связям; когда будто бы ослабла дисквалификация “извращенцев”, а их осуждение законом отчасти сгладилось; когдатабу, тяготевшие над детской сексуальностью, по большей части оказались якобыснятыми» [Фуко, 1996 (а), с. 217—218].
- [2] Размышляя об археологическом методе, Фуко использует также понятие «архива»: «Археология описывает дискурсы как частные практики в элементах архива»[Фуко, 1996(6), с. 132).
- [3] Им также привлекается разнообразная научная литература XIX—XX вв. поистории философии, религии, литературы, медицины, семьи, сексуальных отношений, по социальной истории, этике и проч.
