ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ РОССИИ НАЧАЛА XX в.

В 1919 г. выдающийся русский медиевист, член Британской академии П.Г. Виноградов (1854-1925), размышляя о судьбе России, писал: «огромной бедой в России является дуализм культур, недостаток согласованности между западными и восточными традициями»^[1]... «Коротко говоря, русские разделены не столько партийными пристрастиями или классовой враждой, сколько культурными различиями; огромная масса народа все еще следует по пути Востока, в то время как образованное меньшинство двинулось по пути Запада и зашло так далеко, что некоторые наиболее радикальные среди них, похоже, объехали мир и пришли к тому, чтобы объединиться с наиболее восточной частью своих сельских сограждан»^[2]. Так профессор пытался изложить англичанам происходившее в России, обращаясь к привычному для того времени дуализму Восток — Запад. Действительно, как иначе было объяснить поддержку большевиков массами рабочих и крестьян в России. При этом историк допускал, что этот «недостаток согласованности между западными и восточными традициями» имел глубокий смысл не только для российского общества, но и для современного западного мира.

Историки, посвятившие себя изучению зарубежной или, как обычно ее называют, «всеобщей истории», оказывались среди тех, кому было предназначено прокладывать мосты между культурами и странами. Вместе с тем обращение к чужой истории и опыту заставляло задумываться о соотнесении процессов и исторических тенденций в разных странах, об их сопоставлении с опытом своей страны. Отгремевшие в первой половине XIX в. споры западников и славянофилов тем не менее оживали в том или ином виде при обращении к конкретным историческим сюжетам, даже далеким от российской истории.

Тем временем политическая жизнь Российской империи в начале XX в. отличалась рядом особенностей. Прежде всего, это революция 1905-1907 гг., пережитая, прочувствованная всем населением страны и требовавшая серьезного осмысления. Если говорить об образованной части общества, в частности об историках, то их интерес к проблемам Французской революции конца XVIII в., событиям кануна Великого бунта в Англии или русской Смуты начала XVII в. теперь накладывался на собственный пережитый опыт. Далеко не у всех он был положительным.

Второе — это начало работы Государственной думы, нового и долгожданного органа власти, в отношении которого было немало сомнений и споров. Авторитет этого органа власти был весьма неоднозначным, но сам факт его появления имел огромное значение для политического климата в Российской империи. Политические партии, партийная пресса, где публиковались стенограммы заседаний и выступления отдельных депутатов, обсуждения выдвинутых законопроектов, способствовали выработке более четких позиций даже у наименее политизированной части общества. Отсюда — настоятельное стремление осмыслить тот политический опыт, который формировался на их глазах в России, сравнить с хорошо знакомым многим ученым опытом западных стран. Государственная дума и ее деятельность становились не только предметом статей и книг специалистов по всеобщей истории, но и частой темой в их переписке. Удержаться от аналогий с хорошо знакомыми сюжетами было невозможно, и в мае 1906 г. Р.Ю. Виппер писал Д.М. Петрушевскому: «Следите ли вы за нашим франкфуртским парламентом, причем между представителями 1848 и 1906 гг. есть даже внешнее физическое сходство. <...> Неужели таковы исторические законы, что все первые парламенты, после любых опытов в других странах, непременно должны верить в моральную силу разных формул и мечтать о том, как было бы хорошо, если бы власть им доверяла?»^{[3] [4]}.

Реформы, предпринимаемые центральной властью в начале XX столетия, олицетворением которых стали председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин (1862-1911) или возглавлявшие Министерство народного просвещения Л.А. Кассо, а затем А.Н. Шварц, мало кого оставляли равнодушным. Тем более не могли остаться в стороне люди, привыкшие задумываться о причинах и сути происходивших событий, видеть скрытые от постороннего взгляда движущие пружины конфликтов. Вместе с тем все эти действия центральной власти затрагивали не просто основы существовавшего строя — политические, экономические, социальные. Они воздействовали на структуры и содержание университетской жизни, с которой была тесно связана российская профессура. Вопросы университетской автономии, полномочий университетской администрации, отставки 1911 г. заставляли специалистов по западной истории определять свою позицию и место в политической мозаике России начала XX в.

Представители русской исторической школы «всеобщей истории» не были малозаметны в российской общественной жизни'¹. Несмотря на то что они до начала XX в. не состояли в числе высшей бюрократии, их взгляды на современную им общественно-политическую ситуацию были известны значительной части общества. Разумеется, далеко не каждый ученый мог быть назван символом «общественного возрождения»^[5] и именно в таком качестве — авторитета не только научного, а прежде всего нравственного — оставаться значимым для нескольких поколений.

Такой оказалась посмертная судьба Т.Н. Грановского (1813— 1855), или, пользуясь выражением В.О. Ключевского, «предание» о нем. Через 50 лет после смерти Грановского, в 1905 г., Ключевский необыкновенно точно сформулировал суть этой «памяти» об историке. Со времени преподавания Грановского в Московском университете сложилась и оставалась действенной новая «идея профессорской деятельности» — воспитывать у слушателей чувство долга и ответственности перед обществом^[6]. Таким образом, в России формировался образ прогрессивного профессора, который не обличениями или разоблачениями, но именно научными знаниями нацеливал студенчество на то, чтобы становиться сознательными гражданами в самом высоком смысле этого слова. Правда, с учетом реалий Российской империи XIX- XX вв. заявленная гражданская позиция могла доставить немало проблем.

Память о Грановском была значима в России не только для университетского сообщества. В конце XIX столетия, в предощущении грядущих перемен в обществе, об историке вспоминали все чаще: издавались его сочинения, о нем вспоминали ученики, размышляли о его творчестве коллеги — историки и публицисты. К его имени «идеального профессора» апеллировали студенты во время волнений. В обращении студентов к профессорам Московского университета в марте 1899 г. говорилось: «Нам, вашим слушателям, тяжело и больно осознавать, что вы совсем отдалились от нас <...> Господа, вспомните о ваших великих предшественниках: Грановском, Боткине, Пирогове <...> Они с укором смотрят на вас»^[7].

Даже через 50 лет после смерти имя ученого и память о нем вызывали подозрительное отношение начальства, с одной стороны, и служили индикатором настроений университетского сообщества — с другой.

A. Шарова. Всеобщая история в общественно-политической жизни 371

России начала XX в.

В 1913 г. историк А.Н. Савин (1873-1923) тщательно фиксировал в дневнике, как отмечали 100-летие со дня рождения Грановского в Московском университете. Он печально констатировал, что на панихиде у могилы ученого на Пятницком кладбище народу было немного, профессура — наперечет, да и молодежи очень мало. Московский университет «забыл» прислать венок на могилу своего знаменитого профессора. За 2 часа до заседания совета университета выяснилось, что никому не поручили подготовить речь о Грановском. Савин согласился выступить экспромтом, так как считал, что «не сказать ничего в такой день было бы стыдно». Подводя итоги юбилейного дня, он заметил, что в университете «отметили неприятную начальству годовщину так кисло, что начальство весело ухмыляется»^[8]. Для современников, в том числе некоторых профессоров Московского университета, такое отношение к памяти Грановского было лишним свидетельством кризиса университетского сообщества и высшей школы России. Не труды, но имя Грановского становилось лакмусовой бумажкой общественных настроений.

К началу XX в. имена Т.Н. Грановского, П.Г. Виноградова,

B. И. Герье (1837-1918) и других историков — специалистов по всеобщей истории, и в частности по медиевистике, — означали для образованной части общества определенную позицию по отношению к существующему государственному строю и его традициям, в том числе университетским. Так, отмечая в 1898 г. 30-летний юбилей научной деятельности И.В. Лучицкого (1845- 1918), студенты Киевского университета благодарили его за «всегдашнее участие к материальным и духовным нуждам студенчества, <...> за то, что в годы тяжелой реакции в жизни университета вы были одним из весьма и весьма немногих профессоров, которые никогда не подняли свой голос за репрессивные меры против студенчества»^[9].

Более того, если внимательно ознакомиться со списками трудов этих ученых, то становится заметным, что в большинстве случаев темы чисто научные пересекаются с работами по общественно-актуальным вопросам, оценки многих исторических событий и само их изучение отвечают потребностям жизни страны. Отметим, что в большинстве случаев специалисты- «всеобщники», изучавшие историю западноевропейского Средневековья и Нового времени, именно на этих сюжетах никогда не замыкались, что делало их кругозор и видение исторических процессов значительно богаче.

Сама система университетского образования, когда оставленный для подготовки к профессорскому званию человек должен был сдавать серьезный магистерский экзамен, для которого готовил несколько тем по всему курсу предмета истории, немало этому способствовала. Так, например, медиевист Е.А. Кос- минский (1886-1959) на протяжении 1911-1914 гг. готовился к такому экзамену, а потом сдавал разные разделы истории профессорам университета. Самым сложным, по его мнению, был экзамен у А.Н. Савина, для которого он готовил такие темы, как английская деревня XVI в., организация ремесла в XVI в., аграрный переворот XVIII столетия в Англии, история средневековых университетов и др. При этом все темы готовились по первоисточникам, что значительно укрепляло эрудицию молодых ученых. Относительно легко проскочив экзамен по древней истории и Средневековью, темы по русской истории и ставшей на тот момент обязательной политэкономии Е.А. Косминский сдал на «весьма удовлетворительно». Он стремился быстрее закончить этот тяжелый и неблагодарный труд, чувствуя себя неуютно в качестве «экзаменуемого мальчишки»^[10]. Впрочем, для Е.А. Косминского опыт подготовки вопросов по русской истории не прошел даром. Медиевист был «поражен, как мало применяют русские историки сравнительно-историческое изучение, между тем как сами собой напрашиваются самые несомненные аналоги с западноевропейским развитием»^[11]. Именно применение сравнительно-исторического метода в исследованиях было на тот момент характерной чертой «русской школы» всеобщих историков. Умение анализировать и сопоставлять явления социально-экономического развития в различных регионах и временных промежутках напрямую выводило историков к проблемам исторического развития российского государства. При открытии Исторического общества в Москве его основатель И.М. Гревс (1860-1941) говорил в 1895 г.: «Чтобы исполнять свое назначение, историческая наука должна... быть всемирной или всеобщей историей. Это желательно прежде всего в интересах... национальной истории»^[12].

Такая эрудиция позволяла историкам достаточно легко и органично чувствовать себя в разных плоскостях предметного поля. В 1902 г. А.Н. Савин, готовя работу по истории английской деревни эпохи Тюдоров, просил В.И. Герье, директора Высших женских курсов в Москве, дать ему лекционный курс или по истории Древней Греции, или по Средним векам^[13]. Вскоре там же, на ВЖК, ученый стал вести и специальные семинары по истории Великой Французской революции, взаимоотношениям Германии и России в XIX столетии^[14].

История крестьянства в странах Западной Европы, огораживания в Англии, изучение процессов социального расслоения, положения крестьянства накануне Французской революции или родовой общины у древних германцев, равно как и многие другие вопросы зарубежной истории и зарубежного опыта, были чрезвычайно актуальны для России конца XIX — начала XX вв.

Блестящие исследования специалистов по всеобщей истории, в том числе периода Средневековья, были посвящены вопросу о земле. Русская аграрная школа историков динамично и продуктивно развивалась в начале XX столетия. Проблемами аграрной истории, крестьянской общины занимались такие выдающиеся специалисты, как Н.И. Кареев и М.М. Ковалевский, И.В. Лучицкий и П.Г. Виноградов, А.Н. Савин и В.К. Пискор- ский^[15]. Это была задача, о которой К.Д. Кавелин писал: «Вся будущность России, ее внутреннее спокойствие, ее богатство, просвещение, свобода, прогресс и вместе внешнее ее величие — все это лежит в правильном и справедливом решении аграрного вопроса»^[16]. Интерес к структуре землевладения, системе землепользования и ее динамике, проблеме появления зависимого крестьянства и трансформации крестьянской общины вовсе не был для «всеобщников» увлечением сугубо научным. Изучение этих сюжетов заставляло говорить о власти и ее политике как в средневековой Европе, так и, например, во Франции XVIII в. И все время помнить о той стране, в которой живешь, где решение аграрного вопроса становилось определяющим в повестке дня.

Второй большой темой, в некотором отношении даже пересекавшейся с аграрной историей, стала история европейских революций: Великого бунта 1649 г. в Англии и Славной революции, Французской революции XVIII в. Вполне следуя в русле западной историографической традиции, где эти темы во второй половине XIX в. уже устоялись, отечественные «всеобщники» смело погрузились в изучение животрепещущей тематики. В 1868 г. в Московском университете впервые В.И. Герье начал читать курс лекций о Французской революции. Курсы по истории Французской революции в университете и на Высших женских курсах в Москве вел А.Н. Савин: о политике «революционного правительства», Дантоне, наказах Генеральным Штатам 1789 г.^[17] Интерес к этой теме оставался устойчивым и лишь подогревался политическими событиями в России.

Не менее важную роль начинают играть и темы, лежащие в сфере исключительно медиевистической. В частности, пользуются популярностью семинары по изучению Великой хартии вольностей 1215 г. (Magna Carta), т.е. рубежных событий всемирной истории, когда решался вопрос о власти, ее характере и полномочиях. Рискнем предположить, что таким образом историки-«всеобщники», в том числе медиевисты, способствовали формированию устойчивых представлений об этих событиях мировой истории у достаточно широкого слоя населения. Свою роль в этом сыграли и знаменитые «Книги для чтения» по средневековой истории, где сюжеты излагались доступно и очень ярко, и новые «профессорские» учебники по всеобщей истории^[18].

С появлением таких новых образовательных учреждений, как Высшие женские курсы в Москве и Бестужевские в столице, народные университеты (Шанявского в Москве), Политехнический институт (в Санкт-Петербурге), где преподавали ведущие специалисты по истории Запада, осведомленность русского общества об этих проблемах возросла. В созданном в 1902 г. Санкт-Петербургском политехническом институте всеобщую историю экономистам и инженерам стали преподавать И.М. Гревс и Н.И. Кареев, уволенные в 1899 г. из Санкт-Петербургского университета за политическую неблагонадежность. Покинув Московский университет в 1911 г. в качестве протеста против реформ А.Л. Кассо, в том же Политехническом институте читал лекции Д.М. Петрушевский (1863-1942)^[19]. Он же отмечал особую атмосферу, царившую в этом учебном заведении, которая отличалась редким для того времени демократизмом^[20].

Что особенно ценно, учащиеся имели возможность получать информацию из первоисточников как на семинарах профессоров, так и при чтении переводной литературы, которая активно публиковалась в конце XIX — начале XX в., в том числе по истории Французской революции. А сравнения с отечественной историей напрашивались сами.

Медиевист А.С. Вязигин был убежден: «Чтобы справиться с выдвигаемыми жизнью жгучими и острыми вопросами, надо прежде всего знать. Ни одна наука не имеет в этом отношении такого значения, как история, дающая нам опыт длинной вереницы поколений. Наблюдаемое здесь пестрое разнообразие учреждений и характеров, сталкивающихся идей, страстей, руководящих побуждений и сложных отношений помогает лучше и сознательнее разобраться в настоящем, избегать множества уже сделанных ошибок и неудачных попыток. Но чтобы быть благотворным, знание должно быть сознательным и точным. Отсюда вытекает насущная необходимость обращения к первоисточникам, к человеческим документам. Они переносят нас в давно исчезнувшую среду, они позволяют постичь ее особенности, выработать собственное о ней суждение, они развивают такое драгоценное и необходимое качество, как самостоятельность. Обогатив себя знанием, приучившись вдумчиво и самостоятельно относиться к прошлому, человек спасает свою духовную свободу от тяжелых оков партийности <...>. Такова назревшая, сознанная русским обществом потребность переживаемого нами момента»^[21]. Личность, образование и общество — эти три компонента представлялись историкам в начале XX в. неразделимыми, поскольку в итоге речь шла о возможных путях развития российского государства. От уровня образования населения, его содержания зависело, по их мнению, будущее страны^[22].

Наконец, не стоит забывать и о том, что российская бюрократия начала XX в. имела высокий образовательный ценз. Многие из представителей государственного и местного аппарата окончили университеты, так что их информированность о событиях и тенденциях мировой истории была значительной. К февралю 1917 г. 91,2% петроградской бюрократической элиты имели высшее образование. Выпускниками университетов были 38,8% назначенных членов Государственного совета, такой же процент университетского образования имели министры, товарищи министров и директора департаментов. А вот сенаторов с университетскими корнями было 59%. Треть придворных служащих также имели за плечами опыт университетской жизни^[23]. При этом следует отметить, что у большинства этих людей было высшее юридическое образование, т.е. они принадлежали к многочисленному слою гуманитариев, со всеми достоинствами и недостатками, свойственными их мировосприятию и самосознанию.

Важным, на наш взгляд, представляется и то обстоятельство, что большинство специалистов по зарубежной истории имели возможность непосредственно знакомиться с социальным, экономическим и политическим строем зарубежных стран во время зарубежных командировок. Это был опыт, который помогал и более четко определять свои политические приоритеты и расставаться с некоторыми иллюзиями. Так, И.В. Лучицкий во время командировок 1870-х годов знакомится во Франции не только со многими замечательными историками, но и с участниками Парижской коммуны (Корьез, Лан- желе), сторонником которой он являлся в то время, общается с Луи Бланом и Гамбеттой, посещает заседания Национального собрания и военные суды, в которых судили коммунаров^[24]. В 1872 г. И.В. Лучицкий писал из Франции, переживавшей весьма сложные дни политической борьбы: «Все эти партии, как чирьи, выскакивают на больном теле Франции, стараясь пересидеть друг друга, чтобы завладеть безраздельно телом. Хоть бы явился какой-нибудь хирург вроде революции! Это было бы и для Франции хорошо, ибо атмосфера уже до безобразия удушливая, и вот и я, грешный, посмотрел бы, что это за штука такая, — революция, ибо из книжек ни черта не узнаешь»^[25]. Тогда же во Франции И.В. Лучицкий получил возможность войти в кружок, в котором состояли П.Л. Лавров и И.С. Тургенев^[26]. Этот опыт не прошел для историка даром, и его взгляды на революцию изменились, юношеское воодушевление прошло. В то же время научные интересы ученого все более сдвигались в сторону социально-экономических проблем^[27]. Аграрная история, новое направление в историографии, привлекает его в том числе своей актуальностью, поскольку аграрный вопрос послереформенной России оставался на повестке дня. Параллельно с занятиями аграрной историей Франции и Пиренеев он изучал крестьянскую общину на Украине. Такой сравнительно-исторический подход приносил свои плоды. Начав заниматься проблемами местного самоуправления, являясь, в частности, мировым судьей, И.В. Лучицкий на практике столкнулся с реалиями крестьянской жизни.

Серьезный опыт прикосновения к «большой политике» получил во время командировки в Париж Н.И. Кареев. В 1877 г. он с огромным интересом знакомился с широким кругом русских эмигрантов и французских политиков, посещал митинги и собрания, окунувшись в атмосферу политической борьбы^[28]. Его магистерскую диссертацию, посвященную крестьянскому вопросу накануне Французской революции, одобрил друг Н.Г. Чернышевского, участник первой «Земли и воли», народник П.Л. Лавров. Впоследствии он же одобрительно отнесся и к книге Н.И. Кареева «Основные вопросы философии истории». П.Л. Лавров был, несомненно, знаковой фигурой для образованной русской молодежи того времени, его «Исторические письма», бурная биография с ссылкой и бегством за границу, не могли не заинтересовать Н.И. Кареева, с энтузиазмом взявшегося за изучение революционной темы.

Испанская командировка медиевиста В.К. Пискорского в 1896-1898 гг. доставила ему знакомство как с учеными консервативно-католического направления, так и с республиканцем Рафаэлем Альтамира-и-Кревеа.

Английские командировки А.Н. Савина в начале XX в. заставили его если не разочароваться в социалистическом движении и его лидерах, по крайней мере в Англии, то начать относиться с гораздо большим скептицизмом к идеям, проповедуемым в рамках этого движения. Регулярно посещая дискуссионные клубы, заседания Фабиановского общества, историк обнаружил, что, когда речь идет не о конкретных вопросах английского быта, а о серьезных политических проблемах, в частности, о британских католиках, дискуссиях о гомруле или имперской политике Британии, речи лидеров не вызывают в нем сочувствия. Впоследствии свое «английское» разочарование он перенес и на российскую действительность. Строительство социалистической коммуны вовсе не казалось А.Н. Савину продуктивной идеей, равно как и доктрины марксизма. Историк был убежден, что «сложный исторический процесс никогда не уложится в рамки одной простой и ясной формулы»^[29].

В 1901 г., прослушав трактат С. Вебба об «эффективной национальной политике», А.Н. Савин записал в дневнике: «В этот вечер я испытал чувство сильного разочарования <...> Вебб начал с робкой критики либерализма, которого он не понимает и не может оценить. <...> Я редко слышал что-нибудь более ограниченное и тупоголовое, и даже неприхотливая аудитория, раболепствующая перед этим “гением”, это почувствовала. (Да, я забыл прибавить, что политическая реформа нужна всего одна, по мнению Вебба: завести в Палате общин побольше комиссий и не позволять никому говорить больше получаса.)». Записав подробно все пассажи прослушанной речи, молодой историк, на родине с сочувствием относившийся в период студенчества к социал-демократам, был вынужден констатировать: «Трудно даже поверить, что все это говорилось всерьез. О политических учреждениях, о борьбе общественных классов, о землевладении, о земельной ренте, о железных дорогах, о средствах сплотить империю, о национальном вопросе в империи, о международном положении в Англии и множестве других вопросов, из которых каждый, вероятно, важнее всего того, о чем он говорил, не было сказано ни слова»^[30]. Несколько лет спустя А.Н. Савин весьма скептически отнесся к деятельности Государственной думы, прочитав немало подобных речей отечественных политиков.

Вместе с тем посещая в течение 2 лет английские собрания и дебаты, А.Н. Савин тщательно отслеживал активность рабочих и их выступления. При этом в адрес ораторов из рабочих ученый никогда не позволял себе подобных едких замечаний. Молодому историку явно был интересен этот класс, достаточно новый для российской политической традиции^[31].

Не только политический опыт зарубежных стран оказывался важным для российских историков. Распространенная практика заграничных командировок ученых, оставленных при университетах для подготовки к профессорскому званию, при всем несовершенстве этого инструмента позволяла им органично вписываться в русло мировой науки. Полученный опыт общения с другим миром и иными традициями, возможность слушать лекции и работать в семинарах ведущих европейских профессоров, наряду с опорой на изучение первоисточников, создавали особый тип историка-«всеобгцника».

Наконец, иным интересным феноменом отечественной медиевистики и новистики становится в начале XX в. постоянная публикация статей и монографий российских историков в зарубежных изданиях и на иностранных языках, что способствовало их вовлечению в единое историографическое пространство.

К настоящему времени имеется уже довольно солидная историографическая традиция изучения взаимоотношения власти и сообщества историков, общественно-политических взглядов российских ученых, их биографий. Не претендуя на полноту освещения этого вопроса, мы постараемся показать на примере деятельности ученых с разными политическими воззрениями, представлявшими разные научные школы, их вовлеченность в политическую жизнь России в начале XX в.

Среди специалистов по всеобщей истории были, разумеется, те, кто к началу столетия заметно определял свою общественную и политическую позицию. Но все же состав «всеобщников» был гораздо более пестрым по своим политическим пристрастиям и взглядам, как и по степени активности участия в политической жизни, чем может показаться на первый взгляд.

В 1945 г. во время юбилейных торжеств АН СССР Е.А. Кос- минский представил доклад, посвященный истории изучения западноевропейского Средневековья в России^[32]. Среди наиболее заметных фигур ученых он назвал Т.Н. Грановского, М.М. Ковалевского, П.Г. Виноградова, А.Н. Савина. Об их научных трудах Е.А. Косминский говорил подробно. Другие фамилии специалистов по западному Средневековью он дал списком. Среди них был упомянут харьковский профессор А.С. Вязигин. Это имя — величайшая ересь для 1945 г., поскольку этот медиевист был одной из весьма ярких политических фигур своего времени. Остается лишь удивляться как дерзости Е.А. Косминского, посчитавшего необходимым упомянуть этого историка, так и невнимательности цензоров, пропустивших эту крамолу во всех изданиях доклада медиевиста.

Андрей Сергеевич Вязигин (1867-1919) окончил историко- филологический факультет Харьковского университета и работал на кафедре всеобщей истории, где читал курс по истории Средневековья. Глубоко верующий человек, он увлекся историей церкви и проблемами средневековой религиозности. Этим темам и были посвящены его основные работы^[33]. Историк был убежден, что проблема религиозности является актуальной и для его современников, особенно на фоне упадка религиозного сознания в России в начале XX в. «Возврат к вере поведет к возвращению блудных сынов в лоно любящей матери, св. Церкви, под руководством которой единственно может произойти полное обновление общества; иначе течение останется раздробленным на мелкие ручейки, вызовет частичные, местные улучшения, но не превратится в мощный поток, разносящий во все концы мира глубокую преданность заветам Спасителя и полную готовность осуществить свои верования на деле»^[34].

В 1892 г. А.С. Вязигин был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию, а в 1898 г. успешно защитил магистерскую диссертацию. Энергичный преподаватель, хорошо владевший словом лектор, талантливый исследователь, он на волне всеобщего общественного подъема активно включился в общественно-политическую деятельность^[35]. В 1902 г. в Харькове создается отдел Русского собрания, причем председателем его совета вскоре становится профессор-медиевист. Монархические взгляды А.С. Вязигина в полной мере проявились на страницах издававшегося им журнала «Мирный труд». Во время революции 1905 г. А.С. Вязигин стал одним из инициаторов создания в Харькове отдела Союза русского народа. Неудивительно, что во время студенческих волнений учащиеся нередко саботировали лекции этого талантливого, но такого «правого» по своим воззрениям профессора. Историк участвовал во многих съездах монархических организаций, а в 1907 г. был избран депутатом III Государственной думы. Будучи уважаемым и популярным деятелем правого крыла, он был избран в 1908 г. председателем правой фракции. Ученый последовательно выступал против посягательств Думы на то, что он считал священными правами монарха, отстаивал необходимость религиозного образования. Затем последовало его сближение с В.М. Пуришкевичем, создателем Русского народного союза им. Михаила Архангела. Однако в 1912 г. из-за конфликта в рядах правых сил А.С. Вязигин отошел от активной политической деятельности и вернулся к преподаванию в университете^[36]. Политическая деятельность его немало разочаровала. В IV Думу А.С. Вязигин избираться отказался. С началом Первой мировой войны историк пытался донести до единомышленников, остававшихся у власти, информацию о том напряжении, которое царило в русском обществе.

«Трудно сказать, кто более революционно настроен, правые ли низы или левые интеллигентские круги. Характерно, что недовольство объединяет и тех, и других, — писал он. — В глазах русских людей власть имущие позорно оскандалились»^[37]. В 1917 г. он отказался войти в состав Государственного совета, а после установления Советской власти был отстранен от преподавания, в 1919 г. арестован и казнен.

Одновременное А.С. Вязигиным в III Государственную думу был избран еще один специалист по всеобщей истории — профессор Киевского университета Иван Васильевич Лучицкий. Его общественно-политические взгляды радикально отличались от взглядов Вязигина — он был кадетом, членом ЦК Кадетской партии^[38]. Тесно сотрудничая в период первой русской революции с В.И. Вернадским, С.А. Котляревским, П.Б. Струве и другими, И.В. Лучицкий был склонен осуждать проявления «революционного террора» и такие же беспорядки в стране, являясь сторонником республиканских традиций в их западноевропейском варианте. В отличие от многих коллег по Кадетской партии, И.В. Лучицкий обладал практическим опытом работы в органах местной власти. Он состоял гласным Киевской городской думы, был земским гласным в Полтавской губернии и почетным мировым судьей Золотоношского уезда^[39]. При избрании в III Государственную думу по списку Кадетской партии историк рассчитывал на продуктивную работу, хотя у него уже существовали сомнения в способности кадетов и Думы решать действительно серьезные вопросы^[40]. К тому времени И.В. Лучицкий опубликовал немало работ по истории крестьянской общины в Малороссии^[41], и неудивительно, что его выступления в Думе затрагивали прежде всего проблемы украинского населения. В декабре 1909 г. он выступал по вопросу о законопроекте о низшей школе, предложенном октябристами. Историк считал, что украинцев вполне можно отнести к так называемым «инородцам первого сорта»; к ним, в частности, относились поляки, чехи, немцы, литовцы и грузины. Этим народам в Российской империи по предложенному законопроекту разрешалось преподавание в школе на национальных языках. И.В. Лу- чицкий настаивал на том, чтобы в список внесли и украинцев, имевших развитый литературный язык. Однако, несмотря на поддержку фракции кадетов, голосование было не в пользу предложения историка. Похожая ситуация сложилась и спустя некоторое время по вопросу о судопроизводстве на украинском языке^[42].

Деятельность Думы быстро разочаровала ученого. Позднее другой историк, Н.И. Кареев, также попробовавший себя на думском поприще, заметил, что И.В. Лучицкий «был рожден менее всего политиком, он начинал тяготиться деятельностью в Думе, скоро перешедшей в полную бездеятельность, и своим положением в партии, с лидерами которой все более и более расходился. По слишком большой субъективности своего характера и нервности темперамента он мало был пригоден к политической деятельности»^[43]. Думается, однако, что дело тут не столько в характере И.В. Лучицкого, сколько в атмосфере, царившей на заседаниях III Государственной думы, и в итогах ее деятельности. В отличие от достаточно плодотворной работы в составе городской думы Киева, петербургская политическая стезя у ученого не сложилась. Он вышел из партии кадетов и отказался баллотироваться на следующих выборах в Думу.

Столь же разочарованным в деятельности Государственной думы, только I созыва, оказался другой «всеобщник» — кадет Николай Иванович Кареев. Активная жизненная позиция Н.И. Кареева, проявленная им и в Варшавском, и в Санкт-Петербургском университетах, его энергичные попытки совершенствовать университетское и гимназическое преподавание (в университете он вел курс по гимназической педагогике) привели к тому, что его политические взгляды к 1905 г. были четко определены. Н.И. Кареев также приобрел некоторый опыт участия в деятельности местных органов власти, став в 1904 г. гласным столичной городской думы. Историк критически относился к российской политической действительности, считая, что от времени реформ Александра II ничего уже не осталось. В 1899 г. он поддержал студентов Петербурга во время их выступлений и был отчислен из университета, впрочем, как и И.М. Гревс и М.М. Ковалевский. Последний, занимаясь проблемами истории права, равно как и истории Средневековья, говорил о том, что Александр II хотел приучить людей к Конституции, а сегодняшним правителям это не нужно'¹⁴. На собственном опыте ему приходилось сталкиваться с несправедливостью государственного строя. В январе 1905 г. М.М. Ковалевский входил в депутацию, которая ходатайствовала перед С.Ю. Витте о предотвращении кровопролития^{[44] [45]}, но результата не имела.

Избранный депутатом в I Государственную думу от Кадетской партии, Н.И. Кареев (депутатом от Харькова избрали и М.М. Ковалевского) стал одним из 161 депутата-кадета, которые составляли весомую часть состава I Думы (всего насчитывалось 478 депутатов). Однако права и полномочия Думы были ограничены, масса вопросов выведена из-под ее ведома, к тому же действовать этому органу власти пришлось недолго.

Тем не менее Н.И. Кареев успел проявить себя инициативным депутатом. Историк выступал по национальному вопросу (предлагая для процветания России «полное национальное самоопределение» населявших ее народов, в том числе поляков, латышей и грузин), за формирование несшего ответственность именно перед Думой правительства. Ученый надеялся, что Россия сможет стать государством, которое будет не столько охранять свои исторические традиции (подразумевая самодержавие), сколько содействовать процветанию граждан^[46]. Однако инициативы Н.И. Кареева поддержки в Думе не получили, и в большую политику он не вернулся. Что не мешало историку постоянно анализировать деятельность правительства и текущие политические проблемы в статьях и речах. При этом пульс жизни постоянно чувствовался в его научных исследованиях, и он «не мог не задумываться над тем, когда и как захватит Россию в свой неудержимый поток длительная западноевропейская революция»^[47].

Политические взгляды другого «всеобгцника», учителя Н.И. Кареева В.И. Герье отличались большим консерватизмом^[48]. Впрочем, взгляды ученого и отношение к ним менялись в той же степени, как изменялась политическая жизнь в стране. «Сам западноевропеец, он требовал от русской действительности западноевропейских форм и действий. Стремясь к “разумному” компромиссу между обществом и тогдашним правительством, он всю жизнь оставался строгим конституционалистом и, понимая жизнь страны как договор о правах и обязанностях между обществом и правительством, слыл до 1905 г. опасным либералом, а после — заядлым черносотенцем. В сущности, он не был ни тем, ни другим, и ни одна из сторон его не понимала» — таково было мнение современников^[49]. Научные интересы ученого отличались значительным разнообразием — от церковной истории до истории Французской революции. Интенсивная преподавательская деятельность (в Московском университете В.И. Герье много лет возглавлял кафедру всеобщей истории) не помешала историку стать сначала гласным Московской городской думы, а потом и возглавить ее в сложные времена 1892-1904 гг.

Изменение политической жизни России в начале XX в. привело В.И. Герье в большую политику. С 1906 г. он стал одним из лидеров «Союза 17 октября», членом его московского ЦК. В 1907 г. историк становится членом Государственного совета по назначению (половина состава верхней палаты Российской империи избиралась по куриям, половина — назначалась монархом)^[50]. А.Н. Савин в дневнике саркастически заметил по этому поводу: «Как насмеялась судьба над этим поклонником консервативного самоуправления! Назначенный профессор, назначенный член Государственного совета»^[51]. В то же самое время М.М. Ковалевский был избран в Государственный совет от академий и университетов. В.И. Герье участвовал в 11 сессиях этого органа государственной власти, а политика Государственной думы стала отныне объектом его внимательного анализа. Ведь все законопроекты, принятые Думой, поступали на рассмотрение в Государственный совет, который после обсуждения выносил свое решение. Историк одобрял аграрную реформу П.А. Столыпина, осуждал попытки I Государственной думы присвоить себе слишком большие объемы полномочий. В.И. Герье считал, что опыт I Думы указал тот путь, на котором страна никогда не обретет свободы, не избавится «от дикого террора снизу и репрессалий сверху»^[52]. Историк стремился в своей политической деятельности к тому, чтобы сохранить в России созданную конституционную монархию, которая, по его мнению, «отличается от парламентской тем, что последняя есть владычество партий, первая же есть правительство, стоящее над партиями»^[53].

Политические взгляды специалистов по всеобщей истории ярко проявлялись и в их деятельности. При этом нередко речь шла не столько о принадлежности к какой-либо политической партии, сколько о политическом самоопределении, о личном политическом выборе, который каждый из них делал самостоятельно.

Совершенно замечательна в этом отношении фигура другого знаменитого медиевиста — Павла Гавриловича Виноградова^[54], профессора Московского университета. Просвещение общества как путь к формированию новых условий жизни России воплощался им с большим успехом^[55]. П.Г. Виноградов придерживался либеральной доктрины — просвещение, уважение прав личности, равенство всех перед законом, развитие местного самоуправления (прежде всего через земства). После добровольной отставки в 1901 г. («нельзя быть одновременно русским подданным и деятельным гражданином» — объяснил он позднее^[56]) историк покинул страну. Вернувшись в университет в качестве сверхштатного профессора в 1908 г., он в 1911 г. подал в отставку повторно, протестуя против политики министра А.Л. Кассо. Роль ученого в политической жизни России — это его многочисленные статьи в отечественной и британской прессе. Политические воззрения П.Г. Виноградова сближали его с октябристами, и неудивительно, что А.И. Гучков предлагал ему стать редактором печатного органа партии. Летом 1906 г., когда шли переговоры с П.А. Столыпиным о создании правительства, лидеры октябристов планировали отдать историку портфель министра народного просвещения. Однако Виноградов отказался^[57]. Впоследствии он говорил о неудаче партии октябристов, вынужденно лишенной прочного основания, поскольку «чиновный мир, в чьем ведении остаются исторические институты России, полностью утратил моральный авторитет». Таким образом, партия могла только «защищать призрака», которым являлась на тот момент государственная власть. Не менее интересна и характеристика кадетов, чью платформу Виноградов видел верной, но «книжной» по своему происхождению. Кадеты не учитывали, по его мнению, те «особые условия, в которых должна совершаться политическая работа в России», и были вынуждены заигрывать с радикальными силами^[58].

А все-таки интересно, каким министром мог бы стать П.Г. Виноградов в 1906 г.? Он пользовался значительным авторитетом как среди коллег, так и среди студентов, к его мнению прислушивались не только в академическом сообществе.

Подобно П.Г. Виноградову, многие из «всеобщников» не присоединились однозначно к какой-либо из партий в России, хотя симпатизировали им. Разумеется, речь шла в первую очередь о поддержке кадетской платформы. Ученые приняли активное участие в деятельности Академического союза, ставшего преддверием Кадетской партии^[59]. В деятельности союза принимали участие И.В. Лучицкий, М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, И.М. Гревс, Д.М. Петрушевский — он был депутатом от Варшавского отделения союза, а В.К. Пискорский — от Нежина.

Основоположник отечественной испанистики В.К. Пискорский в начале XX в. выделялся своими либеральными взглядами среди других преподавателей Историко-филологического института в Нежине. 18 октября 1905 г. он выступал на митинге студентов, решивших присоединиться к всеобщей стачке. В газетной заметке об этом митинге говорилось следующее: «Профессор Щискорский] развивал снова свою мысль о конституции; но ему один из ремесленников, потрепав по плечу, сказал: “Товарищ, мы не того хочем. Нам нужна демократическая республика”»^[60]. Историк был единственным из профессоров Нежина, кто решился открыто поддержать обращение 342 ученых, образовавших Академический союз. А ведь это грозило ему серьезными дисциплинарными санкциями^[61]. Ситуация в Нежине сложилась крайне неблагоприятная, погромы угрожали жизни учащихся и преподавателей, и он был вынужден покинуть институт^[62]. Когда же занятия возобновились, медиевист обратился к студентам со следующими словами: «Восемь месяцев тому назад в последний раз мы занимались здесь с вами изучением общественных и политических переворотов, происходивших когда-то в чуждых нам странах, и то, что <...> представляло для нас чисто теоретический интерес, в настоящее время полно жгучего интереса современности: наша родина переживает великий исторический момент, мы вступаем на путь конституционного развития. <...> Старый порядок (для историка — совершенно определенный термин) доживает последние дни, и скоро уже над русской землей воссияет солнце свободы». Раскритиковав систему выборов в Государственную думу, он призывал все прогрессивные силы объединиться и проводить своих представителей в Думу: «Тогда у нас будет парламент, тогда мы вступим на путь закономерного развития, тогда тысячи неотложных, жгучих вопросов экономики, социальных, политических получат надлежащее разрешение»^[63]. В.К. Пискорский надеялся, что Российская империя пойдет по пути реформ, и бережно хранил газеты, где публиковались тексты конституций Испании и Португалии. Труды историка, писавшего об истории кастильских кортесов и крепостном праве в Каталонии, написанные точно и образно, звучали весьма актуально в России начала XX в.

Профессор Московского университета А.Н. Савин принадлежал к той когорте «всеобщников», которые были больше наблюдателями, нежели активными участниками политической жизни. В годы студенчества он не чуждался политики и в ходе английской командировки увлеченно посещал заседания фабианцев и другие собрания. Выбор политической платформы был сделан историком также в пользу кадетов. Такой выбор предопределил не только близкий круг его общения, в том числе университетского, но и его научные интересы — английская история XVI-XVII вв. Идеи конституционализма, реформ «сверху» вместо политических взрывов, народного представительства были близки ученому.

Подобно своему университетскому учителю П.Г. Виноградову, А.Н. Савин регулярно публиковал свои наблюдения в прессе, в том числе в кадетской. Большинство его статей были посвящены проблемам современной политической жизни Британии. Однако чувствовалось, что пишущий их автор постоянно обращается мыслью к российской действительности. В 1910 г., анализируя борьбу вокруг прав и полномочий палаты лордов, А.Н. Савин написал: «Англия стоит на пороге крупных политических преобразований, за которыми воспоследуют, вероятно, опыты широкой социальной реформы». Поэтому англичанин «не боится за свой завтрашний день, он застраховал себя от революции надежной прививкою реформ»^[64]. В ходе дискуссии в прессе по поводу аграрной реформы правительства Столыпина, А.Н. Савин выступил в качестве эксперта по крестьянской общине (английской). Резко отрицательно оценивал историк грядущую реформу, считая: «если нужно разрушать общину, ее нужно разрушать иначе, осторожнее и дальновиднее». Промышленность, по его мнению, была не готова поглотить такую массу безземельных крестьян, государственной политики поддержки бедняков не существовало. Поэтому политика, которой придерживалось правительство, была равносильна тому, чтобы «вносить порох в подвал собственного дома»^[65].

На протяжении ряда лет А.Н. Савин вел дневник университетских дел, в котором внимательно фиксировал все, что касалось взаимоотношений университетского сообщества с властью^[66]. С 1914 г. историк все чаще записывал информацию о том, что происходит в Государственной думе, какие решения принимаются не только в отношении университетов. В августе 1915 г. он с удивлением отмечал, что даже среди университетской профессуры появились те, кто «вздыхают по какой-то диктатуре»^[67].

После Февральских событий 1917 г. историк вместе с С.А. Котляревским (член ЦК Кадетской партии) поехал в военную часть — «беседовать с офицерами и солдатами о текущем политическом положении»^[68]. Последнее выступление А.Н. Савина в кадетской прессе прозвучало в декабре 1917 г. Поражение русских войск не столько от военной силы Германии, сколько от политической воли, в том числе новых правителей России, было для историка очень горьким^{[69] [70]}.

Именно в это время другой медиевист, П.Г. Виноградов, преподававший в английских университетах и в 1918 г. принявший гражданство Великобритании, приходит к выводу, что Россию может спасти от развала и обращения в «дикое» состояние не только Белое движение, но и военное присутствие западных союзников, прежде всего Англии. Анализируя происходившее в России, историк понимал, что привычные аналогии с событиями Французской революции были на этот раз неприемлемы, поэтому акцентировал внимание на истории Смуты XVII в.^/0 Во многих статьях и выступлениях 1918-1919 гг. П.Г. Виноградов в качестве главного аргумента против правительства большевиков выдвигал привычные для него правовые аспекты. Знаменитый историк права четко осознавал, какие именно аргументы могут быть восприняты политическим истеблишментом Англии и общественным мнением. Так что тезис о «банде разбойников», поправших все законы, подписавших с Германией Брестский мир, который нарушал договоренности союзников и создавал проблемы на западном фронте, вполне отвечал как представлениям англичан, так и научному дискурсу знаменитого историка. «Московские диктаторы» — для П.Г. Виноградова в этом определении была несомненная правовая коннотация^[71].

Не стоит, однако, считать, что только политические проблемы и участие в их разрешении занимали историков Запада. В отечественной историографии, имеющей богатую традицию создания научных биографий историков и целых исторических школ, остались тем не менее лакуны, вполне объяснимые с учетом специфики функционирования отечественной исторической науки в XX столетии. Одной из таких лакун является история изучения католической церкви, равно как и история изучения церковной истории Запада. Между тем именно эти сюжеты представляются особенно интересными еще и потому, что в настоящее время происходит ренессанс этого направления в историографии'². Для отечественных медиевистов (речь идет о светских специалистах) интерес к истории католической церкви также не являлся чисто умозрительным, далеким от веяний современности. Мы уже приводили мнение А.С. Вязигина, чьи работы по истории католической церкви были высоко оценены современниками^{[72] [73]}. Понятно, что для эпохи Средневековья церковь представляла собой один из основополагающих институтов, а христианское единство являлось наиболее заметной чертой средневековой цивилизации. Однако не стоит забывать и о том, что для XIX-XX вв. большую важность приобретают процессы, происходившие как в католической церкви, так и в сфере отношений светской и духовной властей в целом. I Ватиканский собор (1869-1870) и его решения, отказ Александра II в праве присутствия на соборе католическим епископам польских земель, политика «культуркампф» в Германии и движение старокатоликов — все это наряду с политикой царского правительства в сфере школьного образования добавляли «бродило актуальности» разговорам и работам, посвященным церковным вопросам.

По материалам дневниковых записей А.Н. Савина становится ясно, что историки были, например, хорошо знакомы с работами такого известного старокатолика, как И. Дёллингер, равно как и с самим движением. Размышления о вере, поиски новой религиозности — все эти актуальные тенденции начала XX в. заставляли по-новому осмысливать христианское наследие предшествующих столетий. Знаменитый общественный деятель и правовед, а первоначально историк С.А. Котляревский защищал магистерскую диссертацию по истории францисканского ордена^[74], а докторскую — по истории католической церкви XIX в. и попыткам ее реформирования^[75]. Несомненно, выбор тем для исследования объяснялся принадлежностью историка к религиозно-философскому кружку профессора С.Н. Трубецкого. Для его друга и коллеги по Московскому университету интерес к религиозной проблематике также совпадал со сферой ученых занятий. Посвящая магистерскую и докторскую диссертации проблеме диссолюции в Англии XVI в., А.Н. Савин никак не мог обойти молчанием религиозные вопросы. Проблема положения католиков в протестантской Англии заставляла историка вспоминать о сходных проблемах в Российской империи, где только 17 апреля 1905 г. был опубликован царский указ о веротерпимости.

Интерес А.Н. Савина к истории церкви в Англии, зарождению и функционированию англиканской церкви можно объяснить еще одним немаловажным обстоятельством. В рамках движения старокатоликов, в частности, в ходе созываемых И. Дёл- лингером Боннских конференций 1870-х годов, ярко проявилась тяга к единению церквей. Не прошло мимо внимания историков и знаменитое Оксфордское движение в англиканстве, прежде всего связанное с именем У Пальмера^{[76] [77]}. В начале XX в., особенно с укреплением англо-русского союза, экуменические контакты усилились. «Должно отметить давний интерес английского духовенства к нашей православной церкви, в которой часть англиканских клириков мечтала найти нечто родственное», — говорил А.Н. Савин в одной из публичных речей. Отмечая, что образованным англичанам становятся близки имена Чайковского и Толстого, он добавлял: «Особенно велик интерес к нашему величайшему диссиденту, вполне понятный в англосаксонском мире, живущем такою напряженной религиозной жизнью; и этот интерес заметен даже среди англиканского клира, не только у нонконформистов». А.Н. Савин отмечал в речи, что «трудно указать страну, в которой церковь, или, вернее, церкви, проявляли бы больше деятельности, являлись бы более влиятельным участником всенародной жизни»^/7, чем это было в Англии.

Наконец, следует отметить еще одно обстоятельство, объединявшее во многом историков разных стран на рубеже столетий. Речь идет о модернизации образования и выстраивании новых научно-образовательных стратегий. Реформы образования проходили в России и во Франции, а для Испании эти изменения напрямую связывались с национальным возрождением. Вместе с тем не стоит забывать и о еще одном немаловажном явлении. Обстоятельно анализируя влияние того знания, которое приходило в Россию извне как в форме публикаций, так и с опытом работы в заграничных архивах и университетах, общением с интеллектуальной и политической элитой зарубежных стран, мы нередко опускаем вопрос об обратном влиянии отечественной исторической науки и тех, кто ее олицетворял. Разумеется, в некоторых случаях просчитать это влияние сложно, однако некоторые замечания все же хотелось бы высказать.

Мы уже упоминали выше о контактах медиевиста В.К. Пис- корского с испанскими учеными. Со временем становится ясно, что влияние отечественного историка на испанскую историографию было гораздо более заметным, что видно и по его эпистолярному наследию. Выдающийся испанский медиевист, профессор и политик Эдуардо де Инохоса-и-Наверос (1852-1919) высоко ценил труды русского историка, даже начал изучать русский язык, чтобы их читать^[78]. Интерес его знаменитого ученика, Клаудио Санчеса-Альборноса-и-Медуньи (1893-1984), к истории средневекового города также объяснялся знакомством с трудами В.К. Пискорского^[79], при этом знаменитая монография русского историка «Кастильские кортесы в переходный период от Средневековья к Новому времени» была переведена им на испанский язык в середине 1920-х годов^[80]. Немаловажным было, однако, и личное знакомство историков, возможность обсуждать не только вопросы Средневековья, но и животрепещущие проблемы современности.

Нам представляется, что ситуации, которые сложились в Испании и России на рубеже XX столетия в отношении образования, имели много общего. По крайней мере в том, что касалось степени политизированности профессуры и стремления значительной ее части изменить систему как школьного, так и высшего образования в своих странах. Вопрос о доступности высшего образования для женщин, появление системы Высших женских курсов прежде всего в Москве и Санкт-Петербурге, становление частных учебных заведений и даже организация университета им. А.Л. Шанявского, где могли преподавать даже те, кто не имел официальной ученой степени, — все это способствовало модернизации системы образования в России. Добавим сюда и активную деятельность многих ученых по организации различных публичных лекций, диспутов, лекториев, школ для рабочих — все это было характерной чертой эпохи конца XIX — начала XX в. Сходные черты в сфере просвещения России и Испании в этот период отмечали и сами историки.

Командировка В.К. Пискорского в Испанию в 1896-1898 гг., в ходе которой он познакомился, в частности, с известным представителем испанской интеллектуальной элиты — историком Рафаэлем Альтамира-и-Кревеа (1866-1951), проходила в период испано-американского конфликта. Испания терпела поражение, что не могло не отражаться на разговорах и размышлениях современников. Сравнение с Крымской войной, столь неудачной для России, напрашивались сами собой. Это означало, что Испании тоже предстояло пережить такой болезненный опыт и, осознав его, измениться. Фактически речь шла о выборе пути развития: или придерживаться мнения тех, кто обвинял в неудачах именно забвение исторических традиций и настаивал на возвращении и возвеличивании прошлого, или, вдохновляясь славным прошлым, искать новые решения и реформы. Р. Альтамира-и- Кревеа, историк, педагог и юрист, принадлежал к так называемому «поколению 1898 г.», т.е. времени, когда Испания лишилась таких колоний, как Куба, Пуэрто-Рико и Филиппины. Военный разгром продемонстрировал современникам отсталость испанского государства, оттесненного на второй план во внешнеполитической сфере. Военное поражение обернулось стремлением возродить величие испанской культуры, истории, «духа Испании». На этом фоне особенно заметную роль начала играть университетская профессура, в частности историки.

Впрочем, к этому времени тесное сотрудничество между правительством испанской монархии и университетской профессурой уже сложилось, ученые становились политиками, занимая серьезные государственные посты. Умеренный консерватор^[81] Э. де Инохоса был секретарем министерства народного просвещения, затем возглавлял Управление народного просвещения; депутатом кортесов и министром иностранных дел будет в начале XX в. К. Санчес-Альборнос. Что касается Р. Альтамира-и- Кревеа, то этот талантливый либеральный историк и журналист, чей труд по истории Испании был переведен и издан на русском языке в 1950-е годы^[82], наиболее ярко отразил в своей деятельности и трудах всю сложность мировосприятия «поколения 1898 г.». К моменту знакомства с В.К. Пискорским он уже был известным историком («История общинной собственности»^[83]) и деятелем просвещения, являлся секретарем Педагогического музея в Мадриде и готовил реформу образования^[84]. В 1896 г. в Испании был создан Свободный институт образования, объединивший тех, кто стремился провести либеральные реформы в этой сфере. Преподаватель истории права в университете Овьедо, Р. Альтамира-и-Кревеа видел особую роль университетов^[85] в процессе просвещения масс и возрождения Испании.

Испанские либералы этого времени считали своими основными целями прежде всего просвещение нации и конституционализм. Не вырастив массу образованных людей, невозможно было, по их мнению, развивать и совершенствовать политическую структуру, т.е. покончить с изоляцией Испании от остальной динамично развивавшейся Европы. Однако предстояло преодолеть и пессимизм тех, кто после поражения видел в испанской истории одни ошибки и неудачи. «Нация, которая считает себя выродившейся, неумелой, неспособной произвести на свет силы для своего возрождения (из-за слабости воли или в связи с тем, что об этом тысячу и один раз сказали голоса за рубежом и согласились все или некоторые из ее правящей элиты), является нацией, осужденной к пессимизму, к бездействию и к несомненной и быстрой смерти», — писал Р. Альтамира-и- Кревеа. — «Народ, который верит в восстанавливающую энергию своей силы или который высоко (или даже слишком высоко) себя ценит, будет пытаться что-либо сделать и будет знать, как преодолеть встречающиеся на его пути препятствия, равно как и сегодняшний кризис»^[86].

Таким образом, одной из актуальных задач историков рубежа столетий стало создание собственно истории Испании, изучение ее корней и институтов, особенно в эпоху Средневековья, когда складывалась испанская нация и испанская государственность. В то же время следовало заняться образованием народа, которому предстояло возрождение страны. Р. Альтамира-и-Кревеа считал, что если нация будет заботиться только об элитарном образовании, она неизбежно столкнется с угрозой раскола общества. Кстати, такой «образовательный» и культурный раскол историк увидел в России XIX — начала XX в. Он видел, что подобный процесс наблюдался и в Испании, и старался его предотвратить. «Невозможно построить новую Испанию, не имея новых людей»^[87], — считал ученый. Значит, надо совершенствовать школьное образование, привлекать массы в библиотеки и музеи, делать доступными для них высшие достижения культуры и науки. По мнению историка, чем больше народ будет знать о гражданских правах и свободах, тем меньше возможность пойти по пути террора и революций. В рамках этой деятельности, поддержанной королевской властью Испании, в 1911 г. для

Р. Альтамиры-и-Кревеа была даже создана особая должность генерального директора среднего образования, которую он занимал до 1914 г.

Эта политика, направленная на секуляризацию образования, материальную поддержку школьных учителей, создание учебников, отвечавших текущему уровню научных знаний^[88], была хорошо знакома и понятна российским историкам и педагогам, таким как В.И. Герье, П.Г. Виноградов. Идеи испанского ученого были близки и В.К. Пискорскому, много сделавшему для улучшения образования в Нежинском лицее, приведения в порядок его богатейшего библиотечного собрания. А речь ученого перед студентами лицея в 1905 г., которую мы приводили выше, не только показывает историка как педагога, но и раскрывает его политические взгляды.

Интересно, что либеральные проекты испанских интеллектуалов в сфере совершенствования системы образования предусматривали, помимо всего прочего, создание условий для заграничных командировок ученых, т.е. фактически вводили ту практику, которая укоренилась в России к концу XIX в. Выступая в 1898 г. перед студентами с речью, озаглавленной «Патриотизм и университет», Р. Альтамира-и-Кревеа говорил: «Наши студенты и наши профессора должны ехать за границу, чтобы завершить свое образование, чтобы набраться опыта и примеров или чтобы совершенствоваться в технических специальностях. Нет ни одного образованного испанца — какими бы ни были его философские или политические воззрения, — кто бы не признавал с большей или меньшей открытостью необходимость этих научных вояжей. Некоторые сомневавшиеся меняли свою точку зрения по мере того, как увеличивали свою культуру и научное сообщение с заграницей за счет книг и журналов»^[89].

В 1912 г., когда деятельность университета в Овьедо по организации популярных общедоступных лекций стала заметным явлением в жизни не только Испании, но и других стран, американский журнал The School Review откликнулся словами восхищения этим уникальным опытом. Особенно удивляло американцев, что эта просветительская деятельность не подразумевала государственных субсидий, что никакие дипломы слушатели не получали, но, главное, что темы для изучения определяли преподаватели вместе со слушателями^[90]. Вызывала изумление и система организации таких публичных лекций, в значительной мере выездных, так как преподаватели читали и в шахтерских городках, и даже в крупных деревнях. При этом, ссылаясь на слова самого испанского профессора, в статье отмечалось, что слушатели весьма расположены как слушать про античную культуру и приключения Одиссея, так и сопереживать героям Шекспира, размышлять вместе с Руссо. Немаловажным новшеством для своего времени было и то, что слушатели могли задавать вопросы лектору прямо по ходу повествования, не дожидаясь конца выступления. Американский автор не преминул отметить, что испанские лекторы особенно старались научить рабочих читать литературные произведения. При этом те из слушателей, кто показал особенную заинтересованность, делились на группы по 5 или 10 человек, чтобы продолжать слушать и обсуждать эти темы^[91]. «Есть что-то трогательное и вдохновляющее, — заканчивал свой обзор автор американского журнала, — при мысли об этих людях с небольшой зарплатой, которые являются опорой для светильника знания в стране с неграмотным населением и стремятся распространить этот свет знания за пределы их собственных небольших учреждений. И так приятно осознавать, что эта попытка увенчалась успехом»^[92].

Нам остается только добавить, что испанский ученый Р. Аль- тамира-и-Кревеа, знаток права, стал одним из создателей Международного суда в Гааге^[93], в деятельности которого принимал участие с 1922 по 1942 г. Отказавшись признавать режим генерала Франко, Р. Альтамира-и-Кревеа прожил оставшиеся годы в эмиграции. Он был дважды номинирован на Нобелевскую премию мира (1933, 1951) и воспринимался современниками как выдающийся историк и общественный деятель не только Испании, но и всего испаноговорящего мира.

Однако далеко не всегда контакты историков приобретали характер политического единомыслия. Нередкими были ситуации, когда на первый план выступали общность научных интересов и научное взаимодействие. В этом плане показательны отношения П.Г. Виноградова и мэтра английской медиевистики Фредерика У Мейтленда (1850-1906)^[94]. Многие историки, писавшие об этом уникальном английском медиевисте, отмечали такую особенность его научной карьеры, как отсутствие «школы» ученого в полном смысле этого слова. Вместо этого у историка оказалось множество учеников в разных странах, которые учились по его трудам. В то же время для самого Ф. Мейтленда знакомство и контакты с американскими специалистами в сфере истории права, равно как и с российским медиевистом П.Г. Виноградовым, оказались значимыми и решающими^[95]. Общепризнанно, что именно общение с П.Г. Виноградовым, работавшим в английских архивах в середине 1880-х годов, стапо поворотным пунктом в карьере Ф. Мейтленда как ученого^[96]. Впоследствии он способствовал тому, чтобы его русский коллега получил кафедру в Оксфордском университете. Интересно, что авторы биографий Ф. Мейтленда особенно отмечают его владение немецким языком, который он хорошо выучил, проведя в юности некоторое время в Германии. Это облегчало ученому коммуникации с коллегами на континенте, с одной стороны, и позволяло иметь непосредственное представление об особенности немецкого подхода к истории права и научности истории как таковой — с другой. По мнению некоторых исследователей, из всех выдающихся британских медиевистов (до 1970-х годов) только трое, вместе с Мейтлендом, свободно владели немецким языком^[97]. Лингвистическая подготовка в российских гимназиях, дававшая знание не только древних, но и новых европейских языков (но не английского), создавала в итоге ту необходимую языковую базу, опираясь на которую, отечественные историки имели возможность расширять и совершенствовать свои исследовательские поля. Помимо прочего, свободное владение многими новыми языками способствовало упрочению авторитета и известности П.Г. Виноградова^[98].

О подобном взаимодействии различных школ свидетельствует и судьба знаменитого петербургского медиевиста О.А. До- биаш-Рождественской (1874-1939). Ученица И.М. Гревса, она отличалась во время учебы на Бестужевских курсах не только особой талантливостью и интересом к средневековой истории. Молодой исследователь вовсе не бежал активной общественной жизни, в том числе во время студенческих волнений 1899 г. За организацию забастовки на Высших женских курсах она была исключена, и хотя вскоре восстановлена для продолжения обучения, но уже не могла считаться благонадежной. А в 1905 г. О.А. Добиаш-Рождественская участвовала в деятельности нелегального Всероссийского учительского союза, вела протоколы его второго съезда. Все это привело к тому, что она должна была покинуть место преподавателя гимназии". И.М. Гревс так охарактеризовал воззрения своей ученицы: «Она была политически беспартийная, но оказалась деятельной общественницею, принимающей идею революционного долга (прежде всего в защите студенческих интересов)»^{[99] [100]}.

Значительную роль в становлении ее исследовательских практик сыграли не только семинарии И.М. Гревса, но и прежде всего тот опыт и навыки, которые исследователь получила во время пребывания во Франции и учебы у таких маститых медиевистов, как Ш.В. Ланглуа (1863-1929) и Ф. Лот (1866-1952). Это были знаковые для французской исторической школы фигуры. Их отличала блестящая исследовательская техника, особое внимание к историческим источникам и способам их интерпретации^[101]. Высоко оценивая труды Ш.В. Ланглуа, российский медиевист отмечала и другие черты ученого: «Вопреки характеру преобладающей мелочной, очень кропотливой работы он был человеком не только редко разносторонне образованным (он говорил и прекрасно писал на всех европейских западных языках и свой французский язык выковал из богатых стихий разнообразного национального выражения), но и широким, смелым, прогрессивным в своей мысли, совсем не (в обычном французском духе) чуждающимся “непохожего”, открытым новому и “чужому”, старый дрейфусар, он с величайшей жадностью ловил все широкое и далекое»^[102]. В 1928 г. историк вместе с женой посетил Советский Союз, с интересом наблюдая строительство нового государства.

С семьей Ф. Лота О.А. Добиаш-Рождественскую связали также тесные дружеские отношения (речь идет о жене французского историка М.И. Бородиной-Лот, которая была дочерью академика И.П. Бородина и также занималась филологией и медиевистикой).

И опять мы должны подчеркнуть, что упомянутая нами когорта французских историков, включая также Э. Лависса (1843-1922), приняла самое непосредственное участие в реформе образования, которая проходила в конце XIX столетия во Франции. Это отмечала и О.А. Добиаш-Рождественская, когда писала о нем: «Особенности его личности — в следующих поколениях с возрастающим трудом вмещавшиеся в одну жизнь, тогда как Лависс сочетал их легко и естественно, — заключались в том, что под его профессиональными свойствами и привычками в нем жили сильные инстинкты государственного деятеля и государственного мыслителя очень широкого размаха... Особенности Лависса далее заключались в том, что в области своей профессии он был не только выдающимся ученым, но и редким педагогом, внесшим громадную энергию и настоящий талант в практические постановки и теоретические проблемы школьного дела»^[103].

Действительно, речь шла о том, что в результате реформ Ж.В. Дюрюи, который был министром народного просвещения в 1863-1869 гг., стал возможен подъем системы образования во Франции. Постепенные изменения в сфере высшего образования, особенно поддержанные законом 1885 г., заключались в праве создавать новые свободные факультеты, появлении значительного количества стипендий для малоимущих студентов, строительстве новых университетских зданий. Сами университеты получили право владеть имуществом. Скоро уже отдельные факультеты начали объединяться в университеты, создавать нужные кафедры, избирать деканов и т.д. Учреждались советы университетов, которые, в частности, разрабатывали бюджеты учреждения, утверждавшиеся министром. Все эти новации, проходившие во Франции в 1880-1890-е годы, во многом способствовали тому, что французские университеты смогли, наравне с немецкими, гордиться уровнем подготовки своих выпускников и мастерством профессоров^[104]. Как отмечала О.А. Добиаш-Рождественская, «в Париже был источник, около которого могла обновиться духом точного исследования и обычаем прикосновения к подлинному материалу французская наука. Это была Ecole des Chartes, учениками которой была поддержана и осуществлена реформа научной школы. Но если эти здоровые традиции, укрывшиеся в скрохмном и слишком специальном очаге, смогли лечь в основу обновленной высшей исторической школы — этим французское преподавание обязано той от верхов и до низов перестроившей школу реформе, которая осуществилась как радикальная мера государственной власти и как энергичная организационная и пропагаторская работа умело избранных ее агентов. Ими были наряду с самим министром народного просвещения Duruy [Дюрюи], несколько позднее — Ch.V. Langlois [Ланглуа], но более всего, быть может, находившийся в ту пору в самом расцвете научной и педагогической деятельности Эрнест Лависс»^[105].

Эта борьба за доступную для масс школу, автономию и процветание университетов, за право женщин получать образование, не могла не вдохновлять О.А. Добиаш-Рождественскую, которая стала первой в России женщиной-магистром и профессором всеобщей истории.

Вдохновляющие примеры организации высшего образования в Англии, Дании, Германии и других странах, вовлеченность в них многих представителей отечественной науки, широкое знакомство с этим опытом российского общества (в том числе благодаря деятельности историков-«всеобщников») в немалой степени способствовали тому, что в России предпринимаются попытки воспроизвести эти новые модели. В 1901 г. М.М. Ковалевский и И.В. Лучицкий участвовали в организации в Париже Российской школы для студентов, изгнанных из университетов России за политическую деятельность. Лучицкий читал им лекции, в том числе об истории Парижской коммуны^[106]. Это была попытка создать вольную школу по типу существовавших на Западе новых университетов^[107]. Либеральную традицию в сфере высшего образования продолжали и многочисленные частные учебные заведения, особенно открытый в Москве в 1908 г. Народный университет им. А.Л. Шанявского^[108], среди преподавателей которого было немало замечательных историков Запада.

Все вышесказанное позволяет сформулировать несколько выводов. Прежде всего, следует отметить, что на фоне общественно-политического движения в России в конце XIX — начале XX вв. роль отечественных специалистов по всеобщей истории была более чем заметна. И хотя их общественно-политические воззрения имели по большей части широкий спектр, от монархических до кадетских, исследовательский опыт и историческое видение существовавших в империи проблем заставляли прислушиваться к высказанным ими оценкам. Семинары, которые они проводили в высших учебных заведениях, разбирая со студентами наказы Генеральным штатам в эпоху Великой Французской революции или правовые аспекты Великой хартии вольностей, не только становились для учащихся школой исторического исследования, но и помогали соотносить и сравнивать события истории Западной Европы и отечества. Популярные темы, посвященные якобинскому террору, взглядам французских просветителей, — это была та философская и даже общеобразовательная платформа, которая формировала сознание молодого поколения. Для этого поколения «белый террор» династии Бурбонов естественным образом впоследствии смешивался с действиями отечественных монархистов, а якобинская диктатура становилась лакмусовой бумажкой для оценки политики новой власти^[109]. Книги по истории Великой Французской революции, равно как и по истории отечественного Смутного времени, моментально исчезали с прилавков^[110]. Таким образом, к рубежным событиям российской истории у значительной части интеллектуалов было сформировано представление о революциях Европы и основополагающих правовых актах, способствовавших созданию новой государственности и демократического строя. Более того, интерес не только ученых, но и общества к этим проблемам зарубежной истории позволил сформироваться особой исторической памяти о них в российском обществе как о событиях «актуальных», недавно пережитых и продолжаемых переживаться, только теперь уже при поддержке советской идеологии.

Другим немаловажным обстоятельством является органичная включенность отечественной медиевистики и новистики в интеллектуальное поле мировой науки. Заграничные стажировки, работа в зарубежных библиотеках и архивах, обмен книгами, даже летние командировки и поездки историков, преподавание в западноевропейских университетах — все это создавало тот уникальный сплав философских и методологических концепций России и Запада, который являлся отличительной чертой отечественной гуманитаристики. Замечателен тот факт, что касалось это различных исследовательских полей — экономической истории и истории Церкви, истории Великой Французской революции и крестовых походов. Наложение западной истории на переживание и осмысление явлений отечественной истории делало этот опыт по-своему уникальным.

• [1] Виноградов П.Г. Западные и восточные идеалы в России // Он же.Избр. тр. М., 2010. С. 497. (Б-ка отеч. обществ, мысли с древнейших времен доначала XX века. Статья впервые опубликована на страницах Fortnightly Reviewв 1919 г.
• [2] Там же. С. 489.
• [3] Архив РАН. Ф. 493. Оп. 3. Д. 41. Л. 2.
• [4] В настоящее время существует довольно богатая историографическаятрадиция изучения общественно-политических воззрений и практик ученых,занимавшихся историей Запада. Среди наиболее интересных работ см.: Мо-гильницкий Б.Г. Политические и методологические идеи русской либеральноймедиевистики середины 70-х годов XIX в. — начала 900-х годов. Томск, 1969;Мягков Г.П. «Русская историческая школа». Методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988; Погодин С.Н. «Русская школа» историков:Н.И. Кареев, И.В. Лучицкий, М.М. Ковалевский. СПб., 1997.
• [5] Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1991. С. 492.
• [6] Ключевский В.О. Указ. соч. С. 493.
• [7] Цит. по: Дмитриев С.С. Грановский и русская общественность // Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. М., 1986. С. 333.
• [8] Архив РАН. Ф. 1514. Оп. 2. Д. 103а. Л. 401-402.
• [9] Лучицкая М.В. Мемуары. М., 2003. С. 119.
• [10] Архив РАН. Ф. 1514. Оп. 2. Д. 23. Л. 1; Оп. 3. Д. 47. Л. 4; Д. 57. Л. 1.
• [11] Там же. Оп. 3. Д. 73. Л. 11.
• [12] Цит. по: Власов В.А. Историк, педагог и общественный деятель Владимир Иванович Герье // Изв. ПГПУ. Гуманит. науки. 2010. № 15 (19). С. 72.
• [13] Интересно, что такие же курсы вел в университете учитель А.Н. Савина проф. П.Г. Виноградов. См.: История Греции. Лекции ордин. проф. П.Г. Виноградова. 1898-99. М., [1899]; Виноградов П.Г. Лекции по истории среднихвеков. Курс 1899/1900 г. М., [1900].
• [14] Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее — НИОР РГБ). Ф. 70. Оп. 51. Д. 68. Л. 7 об.
• [15] См., например, работы: Кареев Н.И. Крестьяне и крестьянский вопросво Франции в последней четверти XVIII века: По неизд. источникам. М., 1879;Лучицкий И.В. Крестьянская поземельная собственность во Франции до революции и продажа национальных имуществ. Киев, 1896; Он же. Состояниеземледельческих классов во Франции накануне революции и аграрная реформа 1789-1793 гг. Киев, 1912; Савин А.Н. Английская секуляризация. М.,1906; Он же. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М., 1903; Пискорский В.К.Крепостное право в Каталонии в средние века. Киев, 1901; Ковалевский М.М.Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства: в 3 т. М., 1898-1903; Виноградов П.Г. Средневековое поместье в Англии.СПб., 1911.
• [16] Кавелин К.Д. Разговор с социалистом-революционером // Он же. Нашумственный строй: ст. по философии, рус. истории и культуре. М., 1989.С. 439.
• [17] НИОР РГБ. Ф. 263. Оп. 30. Д. 42; Оп. 25. Д. 13, 15.
• [18] См.: Книга для чтения по истории средних веков / под ред. П.Г. Виноградова: в 4 т. М., 1899; Кареев Н.И. Учебная книга новой истории. СПб., 1900;Он же. Учебная книга истории средних веков. СПб., 1900; Он же. Учебная книгадревней истории. СПб., 1901; Он же. Главные обобщения всемирной истории:учеб, пособие для сред, образования. СПб., 1903; Он же. Общий ход всемирной истории: очерки главнейших ист. эпох: в 2 вып. СПб., 1903. (Беспл. прил.к журн. «Вестник и библиотека самообразования»); Школьный историческийсловарь / под ред. Н.И. Кареева. СПб., 1906.
• [19] О специфике этого вуза см.: Санкт-Петербургский политехническийинститут императора Петра Великого: юбил. сб. 1902-1952 / под ред. А.А. Ста-ховича, Е.А. Вечорина. Париж, 1952.
• [20] Иванов Ю.Ф. Академик Д.М. Петрушевский — исследователь и педагог // Вопр. истории. 2003. № 7. С. 156.
• [21] Каплин А.Д., Степанов А.Д. «Только вера дает силу жить...». ПрофессорАндрей Сергеевич Вязигин (1867-1919) // Воинство св. Георгия: Жизнеописания рус. монархистов начала XX века / сост. и ред. А.Д. Степанов, А.А. Иванов.СПб., 2006. С. 362.
• [22] См.: Сидненко Т. Либеральные историки о реформе исторического образования в России на рубеже Х1Х-ХХ вв. // Alma mater. 2006. № 10. С. 63-66.
• [23] Куликов С.В. Царская бюрократия и научное сообщество в начале XX века: Закономерности и типы отношений // Власть и наука, ученые ивласть: 1880-е — начало 1920-х годов: материалы междунар. науч. коллоквиума. СПб., 2003. С. 70-71.
• [24] О встречах с бывшими коммунарами и дружбе с ними см.: Лучиц-кая М.В. Указ. соч. С. 68-72.
• [25] Цит. по: Таран Л.В. Иван Васильевич Лучицкий // Портреты историков:Время и судьбы: в 2 т. Т. 2: Всеобщая история. М.; Иерусалим, 2000. С. 268-270.(Summa culturologiae).
• [26] Лучицкая С.И. Иван Васильевич Лучицкий (1845-1918) как историкФранции И Лучицкий И.В. Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции. СПб., 2011. С. 11. (Studie classica).
• [27] 2' Магистерская и докторская диссертации И.В. Лучицкого были посвящены проблемам религиозной и политической истории Франции раннего Нового времени: «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции»(магистерская диссертация), «Католическая лига и кальвинисты во Франции»(докторская диссертация).
• [28] Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 9-11.
• [29] Савин А.Н. Заметка о первоначальном накоплении в изображенииМаркса // Помощь евреям, пострадавшим от неурожая. СПб., 1903. С. 479.
• [30] НИОР РГБ. Ф. 263. Оп. 31. Д. 1. Л. 24-30. Что касается Сиднея и Беатрис Вебб, то они посетят Советский Союз в 1932 г. и напишут об этой поездкекнигу «Советский коммунизм — новая цивилизация».
• [31] Рабочий класс представлял интерес не только для Савина. История рабочего вопроса стала разрабатываться Н.И. Кареевым и Е.В. Тарле нафранцузском материале, этот вопрос по-своему интерпретировал в исследованиях на материале Англии Д.М. Петрушевский. Внимание марксистов к рабочему классу вызывало ответный интерес у профессиональных историков-«всеобщников». Не вдаваясь в детали концепций и подходов, можно сказать,что эта проблема быстро стала одной из заметных в профессиональном полеотечественной исторической науки. После революции курс по истории рабочего класса в Средние века читал Е.А. Косминский. И это при том, что под рабочими (пролетариями) каждый историк подразумевал разное, нередко корниэтимологии данного понятия для них лежали в римской традиции. В целомпредставляется, что этот вопрос заслуживает еще отдельного изучения.
• [32] Косминский Е.А. Изучение истории западного средневековья [Работырусских дореволюционных и советских историков] // Он же. Проблемы англ,феодализма и историографии средних веков: сб. сг. М., 1963. С. 84-113.
• [33] См. Вязигин А.С. Григорий VII. Его жизнь и общественная деятельность: биогр. очерк. СПб., 1891. (ЖЗЛ. Биогр. б-ка Ф. Павленкова); Он же. Распадение преобразовательной партии при папе Александре II. Харьков, 1897;Он же. Экономические воззрения Фомы Аквинского. СПб., 1899; Он же. Идеалы Божьего царства и монархия Карла Великого. СПб., 1912.
• [34] Цит. по: КаплинА.Д., Степанов А.Д. Указ. соч. С. 341. См. также о А.С. Вя-зигине: Кирьянов Ю. Вязигин Андрей Сергеевич // Полит, партии России. КонецXIX — первая треть XX века. Энцикл. / отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 1996.
• [35] См.: Вязигин А.С. Манифест созидательного национализма. М., 2008.
• [36] Тем не менее А.С. Вязигин оставался активным участником комиссии,которая разрабатывала знаковое для Русского народного союза издание —«Книгу русской скорби» (см.: Шестая годовщина Русского народного союзаимени Михаила Архангела. Отчет о деятельности союза за 1912-1913 гг. СПб.,1913. С. 35), и продолжал издавать журнал.
• [37] 3/ Каплин А.Д., Степанов А.Д. Указ. соч. С. 361. См. также о взаимоотношениях консервативной научной интеллигенции и власти: Лукьянов М.Н.Консервативная научная интеллигенция и власть (1907-1914) // Власть и наука, ученые и власть... С. 343-357.
• [38] Погодин С.Н. Иван Васильевич Лучицкий (1845-1918) // Новая и новейшая история. 2000. № 6. С. 174-192. (Портреты историков).
• [39] При описании земской деятельности И.В. Лучицкого его жена отмечала: «При живости его характера и его горячем отношении ко всякому интересующему его делу он быстро приобрел популярность среди местного населения, особенно среди окрестных крестьян и казаков. Как только он приезжалв деревню, сейчас же начинали являться к нему разные люди с просьбами илиразъяснить какое-нибудь сложное дело, или защитить их в суде, или заступиться за них» (Лучицкая М.В. Указ. соч. С. 83).
• [40] См.: Иванов Ю.П. И.В. Лучицкий — выдающийся ученый, педагог иобщественный деятель // Вопр. истории. 2000. № 2. С. 158-159.
• [41] См.: Лучицкая С.И., Таран Л.В. Иван Васильевич Лучицкий — исследователь истории Украины // Там же. 2007. № 3. С. 153-161.
• [42] См.: Пасько И. К вопросу об истории украинского парламентаризма // Зеркало недели. Украина. 1998. № 7; Обзор деятельности Государственной Думы третьего созыва. 1907-1912: в 3 ч. СПб., 1912. Ч. 1: Общие сведения(Приложения); ч. 2: Законодательная деятельность.
• [43] Кареев Н.И. Памяти двух историков (В.И. Герье и И.В. Лучицкий) // Анналы. 1922. № 1.С. 173.
• [44] Об общественно-политической позиции М.М. Ковалевского см. подробнее: Мягков Г.П. «Русская историческая школа»...
• [45] Золотарев В.П. Николай Иванович Кареев // Портреты историков...Т. 2. С. 282.
• [46] Собрание речей г.г. депутатов Государственной думы I и II созыва.СПб., 1908. С. 63-65.
• [47] 4/ Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. С. 289.
• [48] См.: Цыганков Д.А. В.И. Герье и Московский университет его эпохи(вторая половина XIX — начало XX в.). М., 2008; Кирсанова Е.С. Консервативный либерал в русской историографии: жизнь и историческое мировоззрение В.И. Герье. Северск, 2003; Павлов Д. В.И. Герье // Полит, партии России...С. 151-152; Власов В.А. Указ. соч. С. 68-74.
• [49] Готье Ю.В. Университет // Моек, ун-т в воспоминаниях современников (1755-1917). М„ 1989. С. 560-561. (Память).
• [50] См.: Демин В.А. Верхняя палата Российской империи. М., 2006; Юртае-ea Е.А. Государственный Совет в России: 1906-1917 гг. М., 2001; Шилов Д.Н.,Кузьмин Ю.А. Члены Государственного совета Российской империи: 1801 —1906: биобиблиогр. справ. СПб., 2007.
• [51] Савин А.Н. Дневниковые записи 1914-1917 гг. И Зап. отдела рукописей. Вып. 52. М., 2004. С. 184.
• [52] Герье В.И. Первая русская государственная дума. Политические воззрения и тактика ее членов. М., 1906. С. 117-119.
• [53] Он же. О конституции и парламентаризме в России // Лит. и жизнь[Электронный ресурс], http://dugward.ru/library/xxvek/gerje_konst.html (датаобращения: 29.08.2014).
• [54] Историку посвящена значительная литература: Моисеенкова Л.С. Патриарх российской медиевистики: Жизнь и научное творчество П.Г. Виноградова. Симферополь, 2000; Малинов А.В. Павел Гаврилович Виноградов: Социально-историческая и методологическая концепция. СПб., 2005; Антощен-ко А.В. Реформы и власть в России во второй половине XIX — начале XX в.:иллюзии и разочарование П.Г. Виноградова // Личность и власть в историиРоссии XIX-XX вв. СПб., 1997; Он же. Павел Гаврилович Виноградов // Виноградов П.Г. Избр. тр. С. 5-32; Погодин С.Н., Малинов А.В. П.Г. Виноградов —историк-медиевист и методолог, университетский профессор и общественныйдеятель // Вопр. истории. 2005. № 12. С. 144-157.
• [55] В качестве примера такой деятельности П.Г. Виноградова достаточноназвать учебник всеобщей истории для гимназий, серию книг для чтения, участие в работе Общества по распространению технических знаний, наконец —создание им в 1898 г. Педагогического общества при Московском университете, успешную работу в Московской городской думе.
• [56] Виноградов П.Г. 17-е октября 1905 г. // Он же. Избр. тр. С. 285.
• [57] Антощенко А.В. Павел Гаврилович Виноградов. С. 15.
• [58] Виноградов П.Г. Первый месяц Думы // Он же. Избр. тр. С. 315-316.
• [59] См.: Иванов А.Е. В преддверии кадетской партии: Всероссийскийсоюз деятелей науки и высшей школы // Власть и наука, ученые и власть...С.202-212.
• [60] НИОР РГБ. Ф. 604. On. 11. Д. 15. Л. 67 об.
• [61] См. подробнее об «обращении 342-х»: Иванов А.Е. Российский ученый корпус в зеркале первой русской революции И Неприкоснов. запас. 2005.№ 6 (44). С. 82-89.
• [62] См. подробнее: Пискорский В.К. Вибраш твори та епистолярна спад-щина. Кшв, 1997.
• [63] НИОР РГБ. Ф. 601. On. 11. Д. 17. Л. 1-2.
• [64] Рус. ведомости. 1910. 4 апр.
• [65] Моек, еженедельник. 1909. № 2. С. 38.
• [66] См.: Шарова А.В. Университетское сообщество и власть в началеXX века (По материалам дневниковых записей А.Н. Савина) // Вести. РГГУ.2010. № 18. С. 270-287. (Ист. науки. Всеобщая история).
• [67] Савин А.Н. Дневниковые записи... С. 207.
• [68] Там же. С. 234.
• [69] Савин А.Н. Сумерки Европы II Рус. ведомости. 1917. № 277. 2 дек.
• [70] Подробнее о воззрениях и деятельности П.Г. Виноградова после 1917 г.см.: Антощенко А.В. Революция и гражданская война vs целесообразностьи социальная справедливость // Культур, и науч. наследие рос. эмиграциив Великобритании (1917-1940 гг.): Междунар. науч. конф., 29 июня — 2 июля2000 г. М„ 2002. С. 171-206.
• [71] '1 Виноградов П.Г. Судьба России. Установление общественного порядка // Он же. Избр. тр. С. 476.
• [72] Например, см.: Казбекова Е.В. Вклад Иннокентия IV в развитие канонического права XIII в. (на материале новелл) // Сред. века. 2003. Вып. 64.С. 105-126; Рыбина М.В. В поисках добровольного мученика (Кордова, X в.) //Там же. 2009. Вып. 70 (3). С. 32-44; Дресвина Ю.К). Женское богословие в позднесредневековой Англии и его частный случай — «Книга Марджери Кемп» //Там же. 2007. Вып. 68 (3). С. 119-138.
• [73] Вязигин А.С. Григорий VII...; Он же. Личность и значение Григория VIIв исторической литературе // Ист. обозрение. Т. IV. 1892; Он же. Петр Дамиа-ни, борец за церковно-общественные преобразования XI в. // Зап. император.Харьков, ун-та. 1895; Он же. Заметки по истории полемической литературыXI в. // Там же. 1896; Он же. Очерки из истории папства в XI веке (Гильдебранди папство до смерти Генриха III). СПб., 1898; Он же. Папа Григорий Великийкак церковно-исторический деятель. Харьков, 1908; Он же. Идеалы «Божьегоцарства»...
• [74] Котляревский С.А. Францисканский орден и римская курия в XIII иXIV веках. М„ 1901.
• [75] Он же. Ламеннэ и новейший католицизм. М., 1904.
• [76] Подробнее о контактах англиканской и Русской православной церквисм.: Соловьева Т.С. Из истории англикано-православного диалога в XIX веке //Альфа и омега. 1998. № 2 (16). С. 370-389.
• [77] Речь А.Н. Савина // Россия и Англия. Речи, произнес, на торжеств, открытии О-ва сближения с Англией в Москве 22 мая 1915 г. / под ред. и с пре-дисл. А.К. Дживелегова. М., 1915. С. 38-43.
• [78] См.: Ауров О.В. Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведаи Куэльяр в XIII — середине XIV века. М., 2012. С. 27.
• [79] Там же. С. 30.
• [80] Подробнее о Санчесе-Альборносе-и-Медунье и его отношении к России см.: Мухаматулин Т.В. Восприятие России в публицистике и политическойдеятельности К. Санчеса-Альборноса // Вести. РГГУ. 2010. № 18. С. 288-296.
• [81] О специфике испанского консерватизма см., например: Василенко К).В.Идейно-ценностные уровни испанского консерватизма // Науч. ежегодникИн-та философии и права Урал, отд-ния Рос. акад. наук. 2008. № 8. С. 293-311.
• [82] См.: Алыпамира-и-Кревеа Р. История Испании: в 2 т. М., 1951; Он же.История средневековой Испании / пер. с исп. Е.А. Вадковской, О.М. Гармсен.СПб., 2003. Интересно, что на английский язык труд испанского историкапереводил переводчик с русскими корнями. См.: Altamira Y Crevea R. A Historyof Spanish Civilisation / ed. and transl. by P. Volkov. N.Y., 1968.
• [83] Altamira Y Crevea R. Historia de la propiedad comunal. Madrid, 1890.
• [84] Cm.: Idem. La ensenanza de la historia. Madrid, 1891.
• [85] См. подробнее: Vasquez G.L. Altamira, the Generation of 1898, and theRegeneration of Spain // Mediterranean Studies. 1995. Vol. 5. P. 85-100.
• [86] Цит. по: Vasquez G.L. Op. cit. Р. 94.
• [87] Ibid. Р. 96.
• [88] Ibid. Р. 97.
• [89] Altamira-Crevea R. El patriotismo у la Universidad // Boletin del Institute)Libre de Ensenanza. 1898. Vol. XXII. P. 268; переизд.: Idem. El patriotismo en laUniversidad (1898-1899) // El Grupo de Oviedo: discursos de apertura de curso dela Universidad de Oviedo (1862-1903). Vol. 2. Oviedo, 2002. P. 355-400.
• [90] Текст заметки был основан на материалах выступлений в США Р. Аль-тамира-и-Кревеа в 1910 г. См.: House R.T. Oviedo and University Extension 11 TheSchool Rev. 1912. Vol. 20. No. 9. P. 625.
• [91] Ibid. P.626.
• [92] Ibid. P.627.
• [93] См.: Moore J.B. The Organization of the Permanent Court of InternationalJustice // Columbia Law Rev. 1922. Vol. 22. No. 6. P. 497-526; О составе судейподробнее: Permanent Court of International Justice // Indiana Univ. [Electronicresource], http://www.indiana.edu/~league/pcijorgjudges.htm (date of access:29.08.2014).
• [94] Поскольку в отечественной литературе не установилось единообразного написания фамилии английского ученого (Maitland), я использую написание, данное Е.В. Гутновой в БСЭ.
• [95] О контактах и влиянии на Ф. Мейтленда американских исследователейправа см.: Rabban D.M. From Maine to Maitland via America 11 The CambridgeLaw J. 2009. Vol. 68. No. 2. P. 410-435.
• [96] См., например: Cantor N.F. Inventing the Middle Ages: 'Ihe Lives, Worksand Ideas of the Great Medievalists of the Twentieth Century. N.Y., 1991. P. 54-55;Milson S.F.C. Maitland // The Cambridge Law J. 2001. Vol. 60. No. 2. P. 266; Ah-тощенко А.В. П.Г. Виноградов: первое знакомство с английским научным сообществом И История и историки в пространстве нац. и мировой культурыXVIII-XXI веков: сб. ст. / под ред. Н.Н. Алеврас, Н.В. Гришиной, Ю.В. Красновой. Челябинск, 2011. С. 237.
• [97] 9/ Н. Кантор называет еще имена медиевистов Д. Ноулза (D. Knowles), специалиста по истории религиозной жизни средневековой Англии, и Дж. Барра-клу (G. Barraclough), который не только был медиевистом, но и писал исторические работы более общего характера, в том числе по истории Германии ипапства (Cantor N.F. Op. cit. P. 54).
• [98] Сошлемся в этом случае на процитированное А.В. Антощенко воспоминание одного из коллег историка о том, как в 1913 г. на конгрессе историковв Лондоне П.Г. Виноградов возглавил секцию правовой истории. «Обширнаяэрудиция, знание многих языков, тактичность в ведении П.Г. Виноградовымзаседаний определили то, что ответ на возникший в начале конгресса вопрос
• [99] Люблинская А.Д. Ольга Антоновна Добиаш-Рождественская // Портреты историков... Т. 2. С. 156-157.
• [100] Гревс И.М. О.А. Добиаш-Рождественская в годы учения (Воспоминанияучителя) // Добиаш-Рождественская О.А. Культура Западного Средневековья.М„ 1987. С. 289-295.
• [101] См. современное переиздание классической работы: Ланглуа Ш.-В.,Сеньобос Ш. Введение в изучение истории / пер. А. Серебряковой. М., 2004.
• [102] Добиаш-Рождественская О.А. Памяти Шарля-Виктора Ланглуа //Она же. Культура Западного Средневековья. М., 1987. С. 222.
• [103] Она же. Памяти Лависса // Там же. С. 216.
• [104] Невозможно не упомянуть о том, что реформы, и особенно специализация высшего образования, встречали серьезное сопротивление во французском обществе. Об этой борьбе см. подробнее: Козлов С.Л. Историческая наукаи «порядочные люди»: материалы для комментария к «Апологии истории» //Одиссей. Человек в истории. Вып. 1. М., 2008. С. 302-336.
• [105] Добиаш-Рождественская О.А. Памяти Лависса... С. 219.
• [106] Об участии И.В. Лучицкого, Н.И. Кареева и М.М. Ковалевского в деятельности Парижской школы см.: Сидненко Т.И. Либерально-историческаямысль в России на рубеже XIX-XX веков. СПб., 2004. С. 138-213; Чильяни Дж.Позитивистская ученость, педагогические устремления и либеральная политика в работах М.М. Ковалевского (первое десятилетие XX века) // Власть инаука, ученые и власть... С. 390-394.
• [107] См. подробнее: Гутнов Д.А. Русская высшая школа общественныхнаук в Париже (1901-1906 гг.). М., 2004.
• [108] См. подробнее об открытии Народного университета им. А.Л. Шанявского: Начинание на благо и возрождение России (создание Университетаимени А.Л. Шанявского): сб. док. / сост. И.И. Глебова, А.В. Крушельницкий,А.Д. Степанский; под ред. Н.И. Басовской, А.Д. Степанского; сост. имен, ком-мент. А.В. Крушельницкий. М., 2004.
• [109] О концепции революции-прототипа см.: Гордон А.В. Великая Французская революция как явление русской культуры (К постановке вопроса) //Ист. этюды о Фр. революции (памяти В.М. Далина) / отв. ред. А.В. Чудинов. М.,1998. С. 219-245; Он же. Великая французская революция в советской историографии. М., 2009.
• [110] Пришвин М.М. Дневник // Россия. XX век: в 6 кн. / под общ. ред.Ю.Н. Афанасьева: в 2 т. Кн. 4: Совет, о-во: возникновение, развитие, ист. финал. Т. 1: От вооружен, восстания в Петрограде до второй сверхдержавы мира.М„ 1997. С. 414.