СВОИ И ИНОВЕРЦЫ
МОСКОВСКАЯ РУСЬ ПЕРЕД ЛИЦОМ «ИНОВЕРИЯ»: ВОСТОЧНОХРИСТИАНСКАЯ МОДЕЛЬ РЕЛИГИОЗНОГО ПЛЮРАЛИЗМА?
Предмет настоящей статьи (и стоящего за ней исследовательского проекта) — дискурсы религиозной нетерпимости и терпимости в православных культурах Востока Европы в Средние века и раннее Новое время по сравнению с аналогичными дискурсами «латинских» культур Европы. При этом в центре внимания находится отношение православной культуры Восточной Европы к исламу в контексте накопленных в науке сведений о ее отношении к язычеству, иудаизму, католицизму и протестантизму. Регион, находящийся в центре внимания, — территория Московской Руси. Период, о котором идет речь, — преимущественно XV-XVII вв.
Задача проекта, результаты которого частично отражены в статье, — подойти к вопросу о роли конфессионально-специфических черт византийской традиции в истории Востока Европы (как и роли конфессионально-специфических черт римско-католической традиции в истории Запада Европы) с точки зрения того, какую роль ряд центральных установок, присущих именно восточному христианству (византийско-русскому православию в нашем случае), сыграл в формировании характерных особенностей отношения к «иноверцу» («агарянину», «латинянину», протестанту, язычнику, еврею, «еретику вообще») в Московской Руси. За такой постановкой вопроса нет, разумеется, ни априорного постулата о непреодолимых различиях культур, возникших на фундаментах католичества и православия, ни априорной убежденности, что общие начала двух традиций безусловно превалируют над их различиями. В то же время особенность представленного ниже подхода — в том, чтобы увидеть, какие научные результаты в изучении исторического опыта взаимодействия восточного христианства с исламом, католицизмом, протестантизмом, иудаизмом и язычеством может принести именно компаративистская оптика. Поэтому ставится и вопрос о том, сыграла ли конфессиональная специфика восточно- христианских традиций (византийского православия в первую очередь) какую-либо роль в формировании дискурсов религиозной нетерпимости и терпимости. Предпринимаемый анализ призван обеспечить движение вперед по пути разработки гипотезы, что православный Восток Европы имеет особый, отличающийся от Запада Европы опыт религиозного плюрализма, религиозной терпимости (и нетерпимости), а также построения особых моделей accommodating cultural differences в Средние века и в XVI-XVII вв.
* * *
Религиозная нетерпимость и терпимость, христианская концептуализация и идеологическое обоснование религиозного насилия, модели религиозно-культурного плюрализма (сосуществования и интеграции разных религиозных и культурных систем в рамках одного социума), стратегии и практики преодоления религиозно-культурных противоречий — одна из нескольких областей истории Запада и Востока Европы, где сложившаяся в науке ситуация позволяет предположить, что различия между западнохристианской и византийско-православной традицией были весьма существенными. Оставив в стороне споры о самих понятиях толерантности и нетолерантности (религиозной терпимости и нетерпимости), но в соответствии с устоявшимися нормами языка исторических исследований под религиозной нетерпимостью предлагается понимать такую установку мышления и деятельности, при наличии которой считается религиозным долгом, религиозно-этическим императивом добиваться обращения неверующих или неверно верующих в единственно правильную «истинную» веру. Под религиозной терпимостью понимается соответственно такая установка, при наличии которой считается приемлемым (не только по прагматической необходимости, но и в принципе) существование в данном социуме разных конфессиональных групп.
Одна из главных и давних исследовательских проблем, возникающих при обращении к нашей теме в контексте культур Запада и Востока Европы, может быть сведена к вопросу: как могло получиться и как на самом деле получилось, что, вопреки Нагорной проповеди и многим другим однозначно ясным текстам Нового завета, в христианской Европе сложились и воплощались в жизнь христианские концепции религиозной нетерпимости? Это противоречие между начальным текстом новозаветного христианства и его средневековыми интерпретациями до сих не получило объяснения, несмотря на признание огромного веса этого вопроса и несмотря на огромное же число научных работ, посвященных теме религиозной нетерпимости и терпимости в истории Европы[1]. Имплицитно (а иногда и эксплицитно) признаётся, однако, что религиозная нетерпимость есть естественный продукт средневековой христианской культуры, ее основополагающих, начальных, конституирующих текстов. Однако сравнение того, какими были взгляд на «иноверца» и отношение к нему, как понималась религиозная терпимость и нетерпимость в византийско-православной культуре и в западнохристианском мире в Средние века и Новое время, заставляет усомниться, что Библия и традиция первых веков христианства «сами по себе», едва ли не спонтанно ведут к религиозной нетерпимости. В частности, опыт изучения того, как в традиционных православных культурах (т.е. православных культурах периода до середины XVII в.) государственные и церковные власти, духовенство и общество относились к «иноверцам», заставляет усомниться, что существовала общая для Запада и Востока Европы христианская (или, как иногда говорят, общехристианская) модель религиозной нетерпимости.
В данной области исследований в международной историографии сложилась противоречивая ситуация. С одной стороны, опубликовано большое количество работ, посвященных тем или иным аспектам истории религиозной толерантности в христианских культурах Европы. С другой стороны, остаются слабо изученными причины, модальности развития и социальные функции нетерпимости. Кроме того, обилие опубликованных книг и статей производит обманчивое впечатление. Среди опубликованных исследований почти нет таких, в которых проблематика религиозной терпимости рассматривалась бы под компаративистским углом зрения. Историки православных обществ не принимают во внимание специфику восточного христианства по сравнению с западным, как и vice versa. Очень редки междисциплинарные исследования по данной проблематике[2]. Не делалось сколько-нибудь убедительных попыток взглянуть на роль конфессионально-специфических традиций в плане их воздействия на «структуры большой длительности».
И хотя несхожесть Византии и «латинского» Запада в том, что касалось отношения к иноверцу, часто признаётся[3], как признаётся и терпимая политика допетровской Руси в отношении большинства «иноверцев»[4], пока никогда не ставился «веберовский» вопрос о возможном влиянии конфессиональной специфики двух традиций на формирование дискурсов религиозной терпимости и нетерпимости. И именно такая гипотеза сформировалась за последние 15 лет при предпринимавшихся попытках именно сравнительного анализа отношения к «иноверцу» в «латинской» и «православной» частях Европы[5]. Исходная гипотеза может быть выражена в тезисе: конфессионально-культурная специфика византийско-славянского православия существенно повлияла на то, как в общественном сознании (идеологиях и ментальностях) осмысливались нормы отношений между христианством и «иноверием» и как в связи с этим разворачивались конфессиональные конфликты и складывались установки на религиозную терпимость/нетерпимость.
Другая сторона той же гипотезы: именно византийско-православное религиозное наследие способствовало складыванию в истории православных государств Восточной и Юго-Восточной Европы (а также Кавказского региона) особой модели религиозно-культурного плюрализма.
В настоящей статье эта гипотеза рассмотрена на основании лишь ограниченного круга данных, а именно ряда данных об отношении к мусульманам, язычникам и католикам в православной культуре Московской Руси в XV-XVII вв. Накопившийся историографический опыт позволяет, однако, считать, что мы имеем дело с релевантной частью много более широкого предмета (отношения к «иноверцам» разного рода). Соответственно именно контекстуализация (отношение к мусульманам в контексте отношения к язычникам; отношение к тем и другим в контексте отношения к католикам, протестантам, иудеям, «еретикам» и проч.) позволяет предполагать, что тот или иной (терпимый или нетерпимый) взгляд на ислам и мусульман есть характерный аспект более широкого феномена — феномена восточнохристианской модели религиозно-культурного плюрализма. В рамках разрабатываемой гипотезы мы называем эту модель восточнохристианской в том смысле, что отношение к «иноверцам» в ней, как кажется, коррелировало с конфессиональными особенностями византийско-православных традиций (а может быть, до известной степени и детерминировалось этими особенностями).
Компаративистский анализ взаимодействия христианских культур с исламом и иными нехристианскими традициями предполагает выделение ряда эксплицитных параметров, по которым можно сравнить отношение к исламу и иным нехристианским конфессиям в западнохристианских и восточнохристианских обществах в Средние века. Разработанность данной проблематики на почве западноевропейской истории делает такой подход возможным. Соответственно благодаря его разработанности западноевропейский средневековый опыт отношения к «иноверцу» (в его базисных, конститутивных чертах, которые, конечно же, никак не заслоняют в восприятии ученых многообразия и многовекторности западноевропейской средневековой модели религиозного плюрализма) берется как уже идентифицированный в науке тип религиозного дискурса.
Данный подход предполагает разработку гипотезы a contra- rio некоторые конститутивные особенности византийско-христианских традиций позволяли обществам византийского цивилизационного круга строить отношения с исламом (и иными нехристианскими конфессиями) иначе, чем это происходило на средневековом «латинском» Западе. Продолжением данной гипотезы является предположение, что отличающаяся от западноевропейской традиция отношений с исламом (и иными конфессиями) была структурным явлением (structure de longue duree, если опереться на понятия, подходы и исследовательскую методологию, разработанные Фернаном Броделем и Жоржем Гурви- чем), которое существенно повлияло, в частности, на практику отношений институтов и населения Российской империи с исламом в XVIII-XX вв.
- [1] См., например: Bibliographia irenica, 1500-1970. Internationale Bibliographic zur Friedenswissenschaft: kirchliche und politische Einigungs- und Frie-densbestrebungen, Okumene und Volkerverstandigung / Bearb. v. A.H. Swinne.Hildesheim, 1977. (Studia irenica; 10). Классическая работа (1-е изд. вышлов 1950-е годы), посвященная генезису веротерпимости: Lecler ). Histoire de latolerance au siecle de la Reforme. R, 1994 (нем. пер.: Lecler j. Geschichte der Re-ligionsfreiheit im Zeitalter der Reformation: in 2 Bde. Stuttgart, 1965). Недавняяобобщающая работа: Zagorin P. How the Idea of Religious Toleration Came to theWest. Princeton, 2003.
- [2] При этом вполне очевидно, что одной из самых перспективных линий висследованиях могло бы стать применение плодов «лингвистического» и «антропологического» поворотов в исследованиях по истории религиозно-культурного плюрализма. См., например: McLoughlin J. The Language of Persecution:John of Salisbury and the Early Phase of the Becket Dispute (1163-66) // Persecutiona. Toleration. Papers read at the 22nd Summer Meeting and the 23rd Summer Meetingof the Ecclesiastical History Society / ed. by W.J. Sheils. L., 1984. P. 73-88; Ketzereiund Ketzerbekampfung in Wort und Text: Studien zur sprachlichen Verarbeitungreligioser Konflikte in der westlichen Romania / Hrsg. v. P. Blumenthal u. J. Kramer.Stuttgart, 1989; Schmitt ].-C. Mort dune heresie. L’ eglise et les clers face aux begui-nes et aux beghards de Rhin superieur du XIVе au XVе siecle. R; La Haye; N.Y., 1978.(Civilisations et Societes; 56); Davis N.Z. The Rites of Violence // Davis N.Z. Societyand Culture in Early Modern France. Stanford, 1975. P. 152-187.
- [3] Например: Ducellier A. Chretiens d’Orient et Islam au Moyen Age. VIIе-XVе siecle. P„ 1996.
- [4] Ланда Р.Г. Ислам в истории России. М., 1995; Nolte Н.-Н. Religiose Tole-ranz in Russland 1600-1725. Gottingen, 1969; Idem. Verstandnis und Bedeutung derreligiosen Toleranz in Russland, 1600-1725. Zur Kirchlichkeit des Moskauer Reiches // Jb. fur Geschichte Osteuropas. 1969. Neue Folge. Bd. XVII. S. 494-530; Bushkov itch P. Orthodoxy and Islam in Russia, 988-1725 // Religion u. Integration imMoskauer Russland. Konzepte u. Praktiken, Potentiale u. Grenzen. 14.-17. Jahrhun-dert / Hrsg. v. L. Steindorff. Wiesbaden, 2010. (Forschungen zur OsteuropaischenGeschichte; 76). P. 117-144.
- [5] Это одно из направлений международного исследовательского проекта «Влияние православия и западного христианства на общества. Сравнительный подход». См.: Дмитриев М.В. Влияние православия и западногохристианства на общество // Вопр. истории. 1997. № 12. С. 3-19; Les Chretienset les Juifs dans les societes de rites grec et latin. Approche comparative. Actes ducolloque organise les 14-15 juin 1999 a la Maison des Sciences de l’Homme (Paris) /Textes reunis par M. Dmitriev, D. Toilet et E. Teiro. R, 2003; fitre catholique, etreorthodoxe, etre protestant. Confessions et identites culturelles en Europe medievaleet moderne / etudes reunies et publiees par M. Derwich et M.V. Dmitriev. Wroclaw,2003; Dmitriev M. L’Europe “latine” et l’Europe “orthodoxe”: dimensions d’alterite //Rev. historique. 2009. T. CCCXI. No. 3. P. 645-670.
