СОЦИАЛЬНАЯ СИСТЕМА, СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И ЧЕЛОВЕК КАК ОСНОВНЫЕ ОБЪЕКТЫ АНАЛИЗА СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА

Определив социальную систему как тип организации общества, влияющий на конфликтогенность последнего, укажем признаки, обеспечивающие тот или иной вариант системы.

В современной науке принято деление социально-политических систем на четыре группы: либеральные, демократические, авторитарные и тоталитарные. С конфликтологических позиций они в свою очередь могут быть синтезированы в два основных типа систем: плюралистическую — с гибкими внутригрупповыми связями и подвижными межгрупповыми барьерами, обеспечивающими оперативное прохождение «конфликтного сигнала»; и более жесткую, ригидную систему, где взаимодействие между различными социальными группами ослаблено, а прохождение «конфликтного сигнала» затруднено.

Конфликт, вспыхнувший в условиях гибкой плюралистической системы, позволяет ее членам быстро отреагировать, перестроить социальные связи, не затрагивая при этом группового консенсуса данного общества. Иное дело — в жестких социальных структурах, где межгрупповые барьеры четко выделены, а внутригрупповые связи чрезвычайно сильны. Для этих структур характерно наличие у каждой группы специфической системы ценностей и сильной внутригрупповой идеологии при отсутствии или недостатке механизмов для гармонизации отношений между группами. В такой ситуации конфликт чрезвычайно опасен, ибо столкновение с иной системой ценностей, чужими внутригрупповыми интересами вызывает цепную реакцию, распространяя конфликты на все сферы жизнедеятельности конфликтующих сторон: в итоге рано или поздно происходит социальный взрыв.

Как отмечал Л. Козер, в свободно структурированных группах и открытых обществах конфликт, нацеленный на ослабление напряжения, выполняет функции стабилизации и интеграции внутригрупповых отношений.

Предоставляя сторонам возможность прямо выразить свои требования, такие социальные системы могут изменять свою структуру и устранять источник недовольства.

Конфликты содействуют появлению новых социальных норм или обновлению существующих. С этой точки зрения социальный конфликт есть способ адекватного приспособления социальных норм к изменившимся обстоятельствам.

Конфликт в обществах с гибкой структурой обеспечивает существование этих обществ в новых условиях. Подобный корректирующий механизм вряд ли возможен в жестких системах: подавляя конфликт, они блокируют специфический предупредительный сигнал и тем самым усиливают опасность социальной катастрофы 119|.

Наряду с возможностями перетекания из одной социальной группы в другую и адекватного выражения групповых интересов плюралистическая система предполагает гибкую циркуляцию индивидов из слоя управляемых в слой управляющих.

Как писал П. Сорокин, в истории одного и того же населения имеются периоды, когда эта циркуляция очень слаба, и периоды, когда она принимает форму быстрого и бурного потока, производящего массовые перемещения. Последние периоды носят название революций и представляют нс что иное, как массовое перемещение обитателей верхних этажей на нижние и обратно. Наблюдается обратная пропорциональность остроты таких конвульсивно-революционных взрывов и степени затрудненности циркуляции или закрытости правящей группы [20].

Исходя из этих посылок можно сказать, что важнейший показатель социальной стабильности — это, с одной стороны, степень неоднородности, гетерогенности общества в целом и социальной группы в частности. Под неоднородностью подразумевается дифференцированное распределение членов общества по уровню дохода, профессии, квалификации, образованию, национальной и религиозной принадлежности. С другой стороны, этой неоднородности должна сопутствовать реальная возможность изменения названных параметров, а также социального статуса в целом, перетекания из одной группы в другую, включая доступ к позициям элиты. Отсутствие такой возможности ведет к снижению социальной мобильности, ослаблению межгрупповых и укреплению внутригрупповых связей, «закрытости» отдельных социальных групп и, наконец, к социальным взрывам.

Очевидно, что в советский период мы жили в ригидной системе. Правда, крупных конфликтов на протяжении многих десятилетий избегали. В чем тут дело? А в том, что у жесткой и лишенной демократических институтов системы есть большое преимущество — способность быстро принимать и проводить сверху вниз нужное решение, распределять и перераспределять имеющиеся ресурсы. Но это преимущество, пригодное для экстремальных ситуаций, не подходит к повседневной размеренной жизни.

Засылая войска для поддержки «братских» режимов, подавляя немногочисленные забастовки и сажая за решетку диссидентов, наша система устраняла, а вернее, загоняла вглубь текущий конфликт, но закладывала все большее количество взрывного материала для конфликта завтрашнего. Он неизбежно должен был разразиться, и это произошло.

Разумеется, возможны и другие основания для рассмотрения общественных систем на предмет их подверженности конфликтам. Например, в США, как и на Западе в целом, демократия ассоциируется с системой представительства в институтах государственного управления, с принципом правления большинства, равного и тайного участия в голосовании. В основе этой системы лежит четкое понимание конфликтности интересов членов общества. В этой связи целью представительской демократии («конфликтной» демократии) является разрешение споров и умиротворение конфликтов.

Конфликтная демократия основана на свободной конкуренции и личном интересе. Модель конфликтной демократии не принимает во внимание, что интересы одних групп могут быть предпочтительнее других. Интересы каждого индивида в рамках конфликтной демократии имеют равную значимость и, следовательно, должны иметь равный вес.

Ей формально противопоставляется унитарная демократия, базирующаяся на принципах взаимного согласия, уважения, общности интересов и дружеских взаимоотношений членов сообщества.

Однако многие исследователи склоняются к мнению, что нет необходимости ставить вопрос о выборе той или иной модели. В любой общественной системе имеются как конфликтные, так и общие интересы. Конфликтность наиболее очевидна на высших национальных уровнях. Общность интересов в большей степени присуща малочисленным коллективам.

Очевидно, что в государстве должно быть место для обеих моделей демократии. Вопрос в следующем: каким образом вписать весь комплекс унитарных ценностей в достоинства конфликтной демократии. Только определив степень конфликтности интересов, можно сказать, когда приемлема система политического равенства, в каких случаях избранным представителям следует действовать в интересах всеобщего блага, а когда в интересах избирателей, отдавших им свои голоса, при каких обстоятельствах мажоритарная система защиты личных интересов предпочтительнее согласия на некоторой доминирующей основе.

Перейдем к следующему объекту анализа — социальной структуре общества. В течение длительного времени, да отчасти и сейчас, его в соответствии с марксистской теорией предлагалось делить на классы имущих и неимущих, между которыми и происходит конфликт.

В советском обществе предполагалось внедрить бесконфликтное классовое сосуществование в виде «трехчленной» формулы социальной структуры: рабочий класс, крестьянство и интеллигенция.

Однако с конца 80-х годов прошлого века данная формула все более утрачивала свой смысл. Постепенно в понятие «рабочий класс» перестали умещаться квалифицированные рабочие, имеющие дело со сложной техникой; лица, занятые индивидуальной трудовой деятельностью, и т.п.

То же касалось и крестьянства: росла численность управленческого персонала, агрономов, ветеринаров, которые и по роду занятий, и по доходам отличались от обычных сельскохозяйственных рабочих и крестьян.

Еще сложнее стали определяться границы понятия «интеллигенция».

Набирал актуальность вывод о том, что для изучения современного общества понятие социально-профессиональной группы (страты) рациональнее понятия класса. Ощущалась необходимость исследовать социальную дифференциацию с использованием таких критериев, как экономический статус, культурный уровень, ценностные ориентиры.

Конфликт перестал объясняться взаимоотношением классов еще и потому, что, по мнению ряда исследователей, становится возможным такое положение вещей, когда отдельные слои внутри класса могут больше различаться между собой, чем те или иные слои, принадлежащие к разным классам; что по многим параметрам образа жизни, связанным со сферами труда и культуры, различия внутри классов иногда существеннее, чем между ними.

Отсюда многие современные ученые, включая автора настоящей книги, полагают, что аналитическое дробление общества на ряд слоев и групп с различными интересами и ценностями (социальная стратификация) предпочтительнее поляризации (классовый подход). Изданного предположения вытекает гипотеза о том, что чем в большей степени в ситуации глобального социального конфликта создается условий для становления новой социальной структуры, тем меньше оснований для прямых конфликтных проявлений крайнего толка.

Рассмотрев понятие социальной системы, в основе которой лежит социальная структура, мы логически подошли к очередной составляющей социального процесса — человеку. Говоря о человеческом факторе, попробуем проанализировать некоторые детерминанты, определяющие его конфликтогенность.

В первую очередь здесь представляется важным найти приемлемый ответ на вопрос о социально-экономической детерминированности человеческой личности. Насколько она велика, каковы ее пропорции? Соответствует ли действительности расхожее мнение о том, что стоит наполнить магазины товарами, дать людям возможность их покупать — и социальный конфликт будет ликвидирован? Если «да», то возможности воздействия на человеческий фактор в условиях, сопряженных, например, с экономическим кризисом, оказываются весьма ограниченными.

Но, думается, такое утверждение связано с недооценкой и упрощенным пониманием человеческого фактора. Развитие и функционирование человека в обществе, а соответственно и наличие конфликтных и бесконфликтных ситуаций зависят не только от материальных, финансовых и трудовых составляющих. Непосредственные материальные условия труда и быта — очень важное, но все же лишь одно из направлений, по которым конкретизируются возможности человека как члена общества.

В сфере конфликтологии существует подход, при котором конфликт рассматривается в контексте теории человеческих потребностей и определяется как следствие ущемления или неадекватного удовлетворения совокупности этих потребностей, составляющих реальную человеческую личность как активного субъекта социального процесса. В данном случае «экономический человек», равно как и человек, «стремящийся к власти», заменяется на «человека нуждающегося», естественные и фундаментальные проблемы которого и лежат в основе конфликтных ситуаций.

Долгое время считалось, что ведущие потребности индивида жестко детерминируются сферами физиологии, безопасности, принадлежности и любви, уважения. Современные исследования дополняют этот перечень потребностями в социальных перемещениях и жизненном самоопределении; участием в управлении, планировании, принятии решений, в общественной жизни и т.д.

Отмечается также, что в дополнение к социальным потребностям существует внутренний механизм самораскрытия, неповторимое сочетание качеств, запрограммированное в генетическом аппарате и наследуемое индивидом, — это в значительной мере предопределяет общие возможности развития личности. Бесконечное разнообразие индивидуального в человеке, сложное переплетение социальных и природных факторов ведут порой к существенным различиям в жизненных установках и судьбах людей.

Соответственно, и социальный конфликт проявляется как следствие ущемления или неадекватного удовлетворения всей той совокупности человеческих потребностей, которые составляют реальную человеческую личность и не являются заведомо установленной детерминантой, но подлежат регулированию.

Что же касается основного конфликтно-кризисного показателя, это не кризис экономики, а кризис доверия. Как констатировал Ю. Левада, он «присутствует в любых общественных кризисах и как бы суммирует их. Ведь даже “чисто экономический” дефицит не сводится к пустым полкам магазинов: требуется еще, чтобы люди не верили, что товар может на них вернуться, только тогда они ведут себя соответствующим образом (“дефицитарное” поведение)» [211.

Продолжая эту мысль, констатируем, что вместо экономического детерминизма по отношению к человеческому фактору могут выступать культурно-духовные традиции общества, личное обаяние государственного лидера, профессионально организованное информационнокоммуникационное воздействие и др.

Из сказанного вытекают довольно важные, на наш взгляд, выводы. С одной стороны, мы можем иметь экономический кризис, когда невозможно быстрое достижение экономической эффективности и, соответственно, оперативное улучшение материально-бытовых условий жизни людей. В результате и ослабление или устранение конфликтности за счет названных позиций в ближайшей перспективе становится маловероятным.

Но, с другой стороны, понимая человеческий фактор как широкий, гибкий и подвижный перечень самых различных компонентов, а не основываясь на детерминистических механизмах разного рода, мы имеем возможность формирования такой их совокупности, которая могла бы оказать позитивное воздействие на тот или иной конкретный конфликт, — причем не только в отношении отдельной личности, но и для больших и малых социальных и политических групп.

Сказанное тем более относится к политической (например, выборной) кампании. В обоих — экономическом и политическом — случаях мы говорим о сущности PR-воздействия, которое заключается не в управлении жизненными процессами как таковыми, а в управлении восприятием целевыми группами этих процессов. Применительно к политической кампании данный тезис имеет более выраженное, специфическое содержание, а именно: если в период, который можно условно назвать межвыборным, разрыв между действительно происходящим и восприятием происходящего принять за величину N, то в условиях избирательной кампании он составляет N х 10, N х 20 или даже больше, вплоть до полного разведения понятий реальности и ее восприятия.

Это не есть «происки политиков», просто за три—шесть месяцев нельзя построить жилой квартал, существенно поднять зарплату или ощутимо улучшить уровень здравоохранения. Поэтому большинство претендентов на выборные должности пытаются сосредоточиться на другом — убедить, как много полезного они сделали в прошлом и какие необходимые населению шаги готовы предпринять в будущем. Точкой отсчета служит настоящее положение дел, и управление оценкой этого настоящего в свою пользу — важнейшая задача PR-специалиста на выборах.

Результатом работы над этой задачей может стать примерно один из следующих закрепленных в сознании вариантов:

• 1) обещания, данные политиком, выполнены, с этим многие согласны;
• 2) обещания выполнены, но об этом знают немногие или никто не знает;
• 3) обещания выполнены, но об этом не знают те, кто должен;
• 4) обещания пока не выполнены или выполнены частично, но многие считают, что они выполнены как нужно.

Первый вариант следует рассматривать как идеальный и практически невыполнимый. Варианты второй и третий — результат отсутствия PR-деятельности либо ее неправильной постановки. Последний вариант — то, к чему должен стремиться PR-специалист — он же специалист по антикризисным коммуникациям.

Чтобы лучше понять возможности его достижения, необходимо обратиться к понятию «депривация», которое означает состояние большего или меньшего расхождения между ожиданиями целевой аудитории и возможностями их удовлетворения. Депривационные «ножницы» не статичны — они постоянно претерпевают большие или меньшие изменения: в какой-то период депривация увеличивается, в какой-то — уменьшается, в какой-то — стабилизируется.

Очевидно, что увеличение депривации происходит при сокращении возможностей для реализации уже сформировавшихся запросов либо при опережающем росте последних. В то же время сохранить уровень депривации стабильным или даже понизить его можно путем не только экономических, но и внеэкономических действий, направленных на уменьшение уровня запросов при неизменном масштабе их удовлетворения. Если затем удается эти масштабы расширить, то депривационные «ножницы» еще больше уменьшаются, что прямо ведет к росту объемов позитивного восприятия.

Итак, зафиксируем предполагаемые действия применительно к выборной кампании.

A. Кандидат увеличивает ожидания избирателей (говорит, что сегодня они живут плохо, но в дальнейшем их ждут «молочные реки и кисельные берега»).

Избиратели оценивают обстановку и... не могут поверить в чудо. В отсутствие хотя бы минимальных подтверждающих намерения кандидата действий (опережающее увеличение возможностей) они теряют доверие к кандидату.

Б. Кандидат замораживает ожидания избирателей (говорит, что, исходя из существующих условий, их жизнь следует признать сносной; а его задача заключается в том, чтобы эти условия сохранить, а если удастся — немного улучшить).

Избиратели все-таки ждут чуда и поэтому немного разочарованы. С другой стороны, они видят, что их не обманывают и, более того, им будут помогать. При возникновении даже незначительных улучшений (любое увеличение возможностей) наблюдается рост доверия к кандидату.

B. Кандидат уменьшает ожидания избирателей (говорит, что ситуация складывается так, что их жизнь неизбежно ухудшится; свою задачу он видит в том, чтобы свести ухудшения к минимуму).

Избиратели сильно обеспокоены. Если ситуация не ухудшается, они могут воспринять это как следствие активных действий кандидата.

Вспомним кампанию по выборам президента России 1996 г., когда основными соперниками были действующий президент Борис Ельцин и лидер компартии России Геннадий Зюганов. Главным стержнем всероссийской кампании не стало убеждение избирателей в том, что при Б. Ельцине будет лучше, — их убеждали, что при Г. Зюганове станет хуже. Выпускалась даже миллионными тиражами газета с характерным названием «Нс дай Бог!».

Сходные действия производились и в отдельных регионах. Так, в одной из областей России проходили выборы главы администрации. Ведущие претенденты на данный пост предлагали различные программы улучшения жизни в регионе. После первого этапа выборов осталось два кандидата: один из них продолжал транслировать программы улучшения, второй же избрал кардинально иной путь: он сумел доказать, что в случае прихода к власти своего соперника ситуация гарантированно ухудшится, в случае же собственной победы — как минимум останется на том же уровне.

Вот выдержки из PR-материала, распространяемого в ходе кампании.