Дискуссия с представителями среднего класса

Возвращаясь к трудности ответа на вопрос о том, что значит для участников групповой дискуссии «быть мужчиной», важно отметить, как темпорально развивалась эта проблематика. Сначала вопрос ставился под сомнение с точки зрения его адекватности. Затем члены группы констатировали, что различий между мужчинами и женщинами перед лицом общества нет. Далее развертывались описания взаимоотношений других, знакомых мужчин и женщин в качестве модели, по поводу которой группа солидаризировалась в ее отклонении или приятии. И, что очень важно, уже на основе этих эмпирических картинок делался вывод, что на самом деле все — мужчины и женщины — очень разные. Этот момент выводит на основу валидизации, которую можно назвать «правдой жизни», и представляет результат коллективной работы членов группы. Приведем пример нарратива, иллюстрирующего эту разность и одновременно важность гомосоциальной атмосферы, тестирующей эту разность с точки зрения своих внутренних критериев.

«Мой сосед по гаражу... он инструктор по вождению. Помню, мы возились возле гаражей, весна пришла, прибегает... одна и кричит своему: “Ты почему так медленно гайки крутишь ?” Все обернулись, посмотрели на него. Парень сжался весь. Теперь знает, что гайки вертеть быстрее надо».

Ирония в конце комментария отражает пренебрежение к тому мужчине, который позволяет женщине публично в чисто мужском сообществе демонстрировать свою власть над мужем. По мере наслаивания описаний других следует более радикальное признание того, что миры мужчины и женщины разнятся, как две Вселенные. И после этого наконец собеседники подходят к концептуализации собственного жизненного опыта как мужчины: сначала — в общем стереотипизированном виде, затем — в конкретной жизненной практике.

«То, что для меня важно, — это семья и работа. А кредо — “всегда”. Мужчина — это действующее начало, что-то меняющее в мире».

Такая омнипотентная активность, безусловно, должна найти, помимо приложения — семьи и работы, — систему «сдержек и противовесов», как выражаются наши политики. Обнаруживается, что этим сдерживающим началом является женщина. Ее инструментальное предназначение удваивается тем обстоятельством, что «кто-то» использует его, опять инструментализирует в целях достижения социальной гармонии.

«Различия между мужчиной и женщиной есть, и они используются в коллективе. Раньше — в институте и здесь — в коллективе. Было замечено еще в институте, что в группах только из юношей начинались загул, распоясывание. Затем добавили по 2—3 девушки в группы: стало спокойнее, перестали эмоции через край выливаться. Все стали вести себя сдержаннее. То же и в коллективе, и в обществе. Женщина оказывает облагораживающее воздействие».

В этой секвенции, имеющей характер нарратива, отчетливо видны «отношенческая» конструкция маскулинности и феминности в коллективе, взаимоконструирование по схеме паззла. Но это еще не индивидуально-рефлексивный опыт. Приближение к рассказу о нем достигается через описание опять же женских фигур близкого круга семьи.

«Моей дочери 21 год. Она видит, что вокруг делают мужчины. Берет у меня нужные инструменты, машину водит, за компьютер садится, в ее поступках я вижу мужскую логику решений. Так, например, села в чужой автомобиль и посмотрела в боковое зеркало, закрыта ли задняя дверь... Сын рос в другое время, тогда не было благосостояния. Он вырос более мягким, он может советоваться с мамой, обсудить с ней какие-то вопросы. А эта коза — женщина, которая принимает самостоятельные решения. Небо и земля. А мама не может запрограммировать фильм на видео вечером. Многое определяет наше благосостояние».

Логика аргументации здесь увязывает изменение половых ролей во втором поколении (маскулинизацию женской роли и феминизацию мужской) с наличием благосостояния, которое понимается в первую очередь как оснащение домохозяйства техническими «игрушками»: видео, компьютером, машиной, компетенция в овладении которыми традиционно принадлежала ранее мужчинам. И теперь социально более подвижный пол — женский — осваивает прежде чужие домены. Это ощущается как глубокие перемены, эмоциональную оценку которых уловить непросто, поскольку речь идет о дочери участника дискуссии.

После приоткрытой двери в частную жизнь в атмосфере групповой дискуссии происходит качественный перелом. Уже следует обмен нарративами, раскрывающими личный биографический опыт мужчин с подтекстом маскулинного предназначения.

«Я в то время (конец 80-х) менял работу. И состоялся у меня такой разговор с главным конструктором. Он мне: зачем, мол, ты уходишь, у тебя здесь такое положение? Я говорю ему: понимаешь, я 15лет работаю на предприятии, и за эти годы мне ни разу не подошла очередь даже кроличью шапку получить. А почему такой разговор произошел ?Жена собралась получать вторую квартиру, я пришел в профком и говорю: вы мне хоть мебель запланируйте. Да-да, говорят. И вот через месяц — ордер, а я узнаю, что приходит стенка мебельная и отправляют ее к нам в отдел, но отдают ее женщине, которая на 5 лет дольше меня работает. Однако получает она уже вторую стенку. Я завелся, написал заявление и ушел. Поставил себе цель: проработать 5лет в Москве (мы жили в Подмосковье), за это время заработать, смочь заработать, на покупку квартиры и отделить детей. И когда пришлось опять сменить работу, я детям сказал: ребятки, я свою цель уже выполнил, я проработал 7лет в Москве, квартиру купил двухкомнатную, а теперь давайте обсудим следующие цели, но теперь они ВАШИ».

В этом длинном нарративе тесно переплетены время социальное и время биографическое. Причем где-то оно схлопнуто (прошло 15 лет), а в конце рассказа насыщено изменениями: когда социальная ситуация открыла ранее недоступные возможности для заработка, рассказчик переходит от пассивного ожидания «кроличьей шапки» в профкомовской очереди к постановке целей, которые воспринимаются им и членами семьи как программатические. Поставить себе цель заработать на квартиру в Москве и реализовать эту цель выглядит куда более сильным (мужским) поступком, чем унизительная конкуренция с женшиной- сотрудницей по поводу мебельной стенки. При этом пример и предложение отца структурируют в определенной степени и жизненные стратегии детей.

В последующих репликах и кратких нарративах прослеживается определенная преемственность с предыдущим: почти все участники дискуссии имели общий жизненный опыт смены профессии/работы в эпоху радикальных экономических перемен.

«Мы все прошли через вариант смены работы, чтобы улучшить благосостояние семьи, даже не свое. Хорошо помню то время, когда я работал на кафедре научным сотрудником. По тем, еще советским, временам кем можно было стать — кандидатом наук, доктором, преподавателем. Но грянула перестройка, и я понял: буду зарабатывать очень мало, и моя семья, за которую я отвечаю, будет жить очень плохо. Таким образом, основной толчок был: надо менять работу, надо что-то делать, раз такая ситуация. Оно во мне внутри было — какое-то чувство ответственности, не только за себя, но за своих близких. Наверное, это почти у всех мужчин так».

Ключевое выражение «ответственность за семью» получает здесь коллективную валидизацию благодаря поддержке и развитию последней фразы («почти у всех мужчин так»),

«Веемы оказываемся в такой ситуации, когда мужчина кардинально меняет работу, насколько я знаю по своим знакомым, а женщины в основном остаются на прежней работе и ищут дополнительные заработки. Мужчины же в основном бегают в связи с тем, что на них ответственность за семью, им надо корм тащить домой».

Но эта генерализация одних рассказчиков наталкивается на жизненный опыт других мужчин, жены или знакомые которых испытывают не менее серьезные изменения в жизни, приводящие к подвижке гендерного контракта полов.

«Сейчас многое меняется. Если в совдепии, скажем, мужчина был добытчиком, изначально сверху все воспринимаюсь и делалось, то сейчас, в этот переходный период, все меняется коренным образом, хотя психология людей, конечно, осталась прежней. Женщина-бизнесвумен блестяще справляется с этим и становится этим добытчиком. Поэтому все это перетекает, меняется. Пока еще это устаканится... Да и смотря что женщина выбирает. Одной нужно детей рожать, другой — свое.

Признание плюрализма призваний независимо от половой принадлежности является здесь не отвлеченной метафизикой пола, а конкретным жизненным опытом. Тот же рассказчик:

«Мой личный опыт связан с тем, что жена зарабатывала больше. Она тысяче 10 больше зарабатывала, чемя. Сначала я чувствовал себя спокойно. Я всегда спокойный. Я ведь тоже до перестройки зарабатывал какие- то деньги, ну, а потом, наверное, когда супруга получает в тысячи раз больше, а не наоборот, то постепенно чувствуешь себя... (замолкаете горьким выражением лица)».

В этот момент происходит показательный обмен репликами:

• — Я думаю, прежде всего меняется отношение самой женщины.
• — Конечно, и кардинально.
• — Или мужчине так кажется.
• — Эти женщины ведь тоже воспитывались в то время, когда мужчина был добытчиком. И получается: папа был добытчиком, у всех знакомых дядь и теть — тоже. Л мне не повезло, накладка вышла.

В этом кратком диалоге раскрывается непростая картина перевернутой пирамиды властных отношений в семье. Женщина акцептирует роль главы семьи в том случае, если им выполняется функция добытчика (вполне традиционный образ). Но эмансипированная женщина, выстраивающая жизненную стратегию на основе карьеры с видимым материальным успехом, является носительницей техже традиционных гендерных ожиданий по отношению к партнеру. Собственно, это и становится версией причины развода одного из собеседников.

В заключение дискуссии происходит показательный диалог между одним из собеседников (С) и ведущей (В).

С.: А вообще, мужчина должен... как это... воспитать сына, посадить дерево, построить дом.

B. : Вам это удалось?

C. : Если воспитать ребенка — это мы еще смогли; дерево посадить — наверное, тоже сможем. А вот дом построить — это да-а-а.

B. : Значит ли это, что вам тяжело состояться как мужчине?

C. : Получается: да.

B. : Но вы сами выбираете эту формулу!

C. : Получается. А кто виноват? Я виноват, не раскрыл свои возможности. Не было такой цели или мне не дали.

Группа приходит на помощь моему собеседнику и резюмирует: «Если вообще ставить реальные цели, они должны быть ступенчатыми. Когда реальная цель достигается, надо ставить следующую».

Этот диалог высвечивает, на наш взгляд, очень важное обстоятельство, влияющее на конструкцию маскулинности, — это глубинная потребность в идеологии или этике маскулинности. Ее формулирование чрезвычайно затруднительно, для этого привлекаются источники ушедших культурных эпох (например, «Мыслящий тростник» Б. Паскаля). Но они же, эти готовые формулы, являются ловушкой и источником фрустрации («я виноват»), поскольку реальная фоновая практика гендера и социальнокультурные рамки настолько противоречивы, что конкретная биография мужчины не укладывается в это прокрустово ложе. Что же остается в непротиворечивом «сухом остатке» групповой дискуссии? Что наполняет содержание коллективно разделяемого маскулинного хабитуса?

• • Мужчине легче себя определить или позиционировать в отношении с женщинами, мужчина per se загадочен и архаичен.
• • Жизненные миры мужчины и женщины разнятся, как две Вселенные.
• • Свое предназначение мужчины формулируют как чувство ответственности за близких/семью, что одновременно порождает иерархическую систему, в которой ответственность сопряжена с правом.
• • Современные трудности гендерной идентификации мужчины или маскулинного хабитуса сопряжены с хабитусной же неуверенностью, порождаемой проблематизацией роли добытчика/кормильпа, а также с возросшими гендерными ожиданиями со стороны женщины.
• • Гендерный контракт не имеет характер незыблемого, он подлежит пересмотру в повседневной практике взаимоотношения полов, что отзывается повышенным напряжением и фрустрациями в случае неоправданности ожиданий.
• • Наблюдается определенный кризис маскулинной идеологии, когда классические формулы не выдерживают проверки социальным временем и концептуализация спускается на уровни, близкие социальной практике с ее пргматизмом и рациональностью (ставить реальные цели).
• • Гомосоциальность играет чрезвычайно важную роль в коллективном построении баланса между коллективным маскулинным опытом и моделями объяснения в повседневности, т.е. в выработке стратегий нормализации по защите гендерного порядка.