Эмпирические кейсы: анализ нарративной идентичности в биографиях

Политическая биография: «Президентом мне не быть»

В основу этого параграфа положено интервью на тему политической карьеры. Правда, наш респондент принадлежит к недавней селе- бритиз политической сцены — это Ирина Хакамада^[1]. Перед нашей рассказчицей стояли классические вопросы: Кто я? Как сложилась моя биография? Провоцируя к саморефлексии, разделению себя одновременно на субъекта и объекта, к занятию позиции, к отношению к самой себе, мы вправе ожидать нарративного изложения биографического пути. Поэтому развитие этой темы представлялось как минимум в двух направлениях:

• • как вопрос о качественной идентичности — о приписываниях и предикатах, которыми индивид себя определяет, включая его/ее характеристики, диспозиции, групповые принадлежности, роли и оценки;
• • в отношении структурных аспектов вопрос об идентичности — это вопрос о единстве личности в смысле непрерывности и коге- рениии/связности (внутренней согласованности).

Производство идентичности в развитие этой традиции происходит

в дискурсивных практиках повседневной интеракции, под которыми понимаются формы речевого поведения. Тем самым рассказывание может быть рассмотрено как специфическая форма дискурсивной практики, которая через вербальное отображение опыта времени, композиционных усилий и потенциала реинсценирования открывает особые возможности дискурсивного производства и управления идентичностью. В рамках социолингвистического и дискурсивно-психологического подхода нарративная идентичность понимается нами как возникающая непосредственно в речевых практиках повседневных рассказов. В этом смысле нарративная идентичность есть способ, каким человек в конкретных интеракциях осуществляет идентификационную работу как нарративное отображение и производство ситуативно релевантных аспектов своей идентичности. Это локальная и прагматически размещаемая идентичность, которая производится и изображается посредством автобиографического рассказа и вследствие этого является лишь частичной идентичностью.

Но... Наш респондент^[2], включившись в задачу, опрокинула все ожидания, значимо пренебрегая нарративной формой рассказывания и селективно отбирая те события и интерпретации своей жизни, которые могут быть отнесены к особой форме идентичности — политической. Очевидно, что политическая идентичность — особое измерение социальной идентичности, подразумевающее самоопределение в политических категориях в процессе соотнесения с определенными политическими институтами, а также формы участия как в самом политическом процессе, так и во взаимодействии с другими участниками политической сцены. Не будет ново предположить, что это отчасти социально- конструируемый феномен. Перспективным для нашего анализа произведенного в результате интервью текста будет идентификационная триада М. Кастельса. М. Кастельс выделяет три вида идентичностей, конструкты которых могут иметь политическое значение [Кастельс, 2000]. Легитимирующие идентичности, производимые доминирующими институтами, способны сформировать гражданское общество как структурированное поле действий социальных акторов и институтов. Идентичности сопротивления, выстраиваемые ущемленными и/или стигматизированными акторами, могут образовывать локальные сообщества с высокой внутригрупповой солидарностью. Наконец, проектные идентичности позволяют (ре)конструировать уже существующие идентичности. Это различение эвристично для эмпирического анализа, поскольку помогает отследить процесс смены легитимирующих политических идентичностей проектными или протестными в ответ на политические и социальные изменения, равно как и закрепление новых легитимирующих идентичностей. Следуя метафоре В. Парето, на смену львам приходят лисы, которых когда-нибудь подавят львы. Таким образом, процесс политической идентификации непрерывен.

Но устроит ли нас подход к анализу меняющейся, развивающейся политической идентичности, который не проясняет вопрос гендера и других различий? Социальная и политическая идентичности формируются по отношению к серии социально осознаваемых различий. Если гендер, класс/группа, этничность, возраст, поколение не сосуществуют как различия, «проваливаясь» в дискурсивную пустоту, идентичность теряет в своей отличительности и устойчивости. Необходимость нормативно регулировать неполные идентичности открывает лицо власти, политики нормирования, дисциплинирования, предписания. По мнению Дж. Батлер, «гендерные онтологии всегда функционируют внутри заданных политических контекстов в качестве нормативных предписаний», определяющих, посредством чего представлены гендеризирован- ныетела [Батлер, 2001, с. 1721. И мы далеки от взгляда на политическую идентичность нашей героини как внегендерную только потому, что она не продвигает гендерную повестку. Но и вменять ей заранее позицию политически мобилизованной женщины мы также не готовы, так как этот взгляд натурализует женщин, предполагая их интерес как существовавший до и вне политического контекста.

В таком случае как возможно концептуализировать политическую идентичностьженшины-политика, политикессы, гендерная, этническая идентичность которой вступает в игру в условиях маскулинизированной сцены российской политики, имеющей социалистический опыт девальвирования квотного участия женщин в политике?^[3] В своей работе «Психика власти: теории субъекиии» Дж. Батлер теоретизирует сложный, амбивалентно протекающий процесс взаимоотношения субъекта и власти. С ее точки зрения, субъект одновременно производится и субординируется [Батлер, 2002, с. 20], что понятно в логике социализации в рамках социальных институтов. Парадокс заключается в том, что субъект, традиционно понимаемый как необходимая предпосылка свободы действия, одновременно интернализует эффект подчинения. «Двойственность субъекции приводит к возникновению замкнутого круга: свобода действия субъекта оказывается эффектом его субординации... значимая инверсия возникает, когда власть сдвигается от статуса условий свободы действий к собственной свободе действий субъекта... Фактически принимаемая власть может сразу удерживать субординацию и сопротивляться ей» [Там же, с. 24]. Итогом этой амбивалентности, по мнению Дж. Батлер, может стать как поддерживаемая субординация, она же продолжение прежнего проекта власти, но также сопротивление и противостояние [Там же, с. 25]. Принципиальная открытость, незавершенность идентичности как конструкта отражена и в позиции Ш. Муфф, которая полагает, что «социальный агент конституируется набором «субъективных позиций», которые никогда не могут быть зафиксированы в закрытой системе различий. Он конструируется разнообразием дискурсов, в рамках которых имеют место не некие необходимые отношения, но постоянное движение переопределения и замещения» [Mouffe. 1995, р. 33].

Таким образом, если полагать батлеровский концепт субъекции внутренним конструктом политической идентичности, то мы формируем рамку горизонта ожиданий к тексту интервью. Эта рамка содержит проблематику множественных в разном объеме предъявляемых идентичностей (пол, этничность, поколение, возраст, социальная группа) и диалога с репрезентантами власти — от сотрудничества до конфликта. Герменевтически мы исходим из презумпции относительно непротиворечивой и полной идентичности на уровне самой биографии и текста. Соответственно в правила игры понимания входит обманутое ожидание, разрушение иллюзии по мере чтения, смысл которого — в проекции полагаемого смысла.

Но как транслирует эту проблематику множественных идентичностей политический актор, тем более избегающий нарративных форм, приоткрывающих меру субъективного переживания и смыслопроизвод- ства? Прежде чем искать ответ на этот вопрос, познакомимся с цитатой из автобиографии И. Хакамады, размещенной на ее персональном сайте. Выбор этой цитаты продиктован концептуальностью производимых ею метафор.

«И вдруг моя фамилия, о которой я и думать забыла, снова позвала меня к себе. Россия стала другой, стала другой моя жизнь, меня вынесло с проторенной колеи куда-то на целину, где не ступала нога советского человека. Я принимала решения — свои собственные, нетиповые. Я совершала ошибки — но на каждой тоже стоял мой “фирменный ” знак.

Насколько в советские времена моя девичья фамилия мне мешала, настолько же теперь она стала работать на меня. Ведь это не просто какое- то диковинное сочетание звуков — это память рода, все мои корни, а потому и самый точный знак моей личности. Когда эта фамилия приклеилась ко мне окончательно, я начала заниматься политикой».

Мы можем квалифицировать предложенную текстуальность как метафорическую конструкцию аргументативного назначения. Парафразируя ее, т.е. используя прием конденсирования смысла и элиминируя образность, возможно идентифицировать автора как пассионарию, действующую на границе социально освоенного и вследствие этого нормативно ослабленного. Более того, «пограничность как трансгрессивность» характеризует и формируемый конструкт этничности. Востребованность последнего в связи с занятием политикой может быть прочитана как присвоение этнополитического капитала образа отца — японца, коммуниста в изгнании. В гендерном плане мы можем увидеть условнокультурную трансмиссию от отца к дочери, что, возможно, отразится на стиле политического действия. Трансгрессивно и третье измерение. Конструирование культурно «иной», с условным этническим ресурсом (только фамилия), в столь дозированном объеме выглядит прагматично, как политтехнологичный шаг, своего рода карт-бланш на занятие политикой в глазах обывателей. Насколько ресурсна такая конструкция политической идентичности, будет ясно в процессе интервью. Пока лишь отметим, что, помимо риторической функции усиления воздействия, политическая метафора^[4], употребленная здесь, становится когнитивным инструментом. Разумеется, для целей концептуализации и категоризации действительности, авторского рефрейминга той социально- политической реальности, которая проживаема и другими акторами, имеющими на нее свой взгляд.

Итак, переходя к анализу транскрипта интервью с И. Хакамадой, мы обнаруживаем, как уже упоминалось выше, отсутствие нарратива. Что в таком случае мы теряем в исследовательском плане? Согласно принципу нарративной идентичности, размещающей акторов внутри отношений и повествований, развивающихся во времени и в осваиваемых пространствах, мы получаем доступ к относительному и процессуальному характеру идентичности. Номы идентифицируем в тексте присутствие других текстуальностей, в том числе сугубо дискурсивных, т.е. претендующих на придание значения жизненному опыту с определенной позиции. Это обстоятельство послужило поводом обращения к концепции Н. Фэркло, сфокусированной на соотношении социального института, в данном эмпирическом случае — политики, и собственно дискурса. Согласно концепту Н. Фэркло, речевой кейс или дискурсивное событие состоит из трех измерений: текста, дискурсивной практики, производящей и определяющей восприятие текстов, и социальной практики [Ра(гс1ои§1т, 1992, р. 204]. Дискурсивная практика посредничает между текстами и социальной практикой, поддерживая социальные механизмы неравенства в распределении власти. Поэтому деконструкция этой дискурсивной практики — пример критического дискурс-анализа. Поскольку заявленная дискурсивность подхода предполагает, что основной фокус исследовательского интереса связан с тем, как производятся значения в дискурсивных текстуальностях или репертуарах, которые использованы для тематизации политики и социальных действий, опишем и проведем квалификацию этих текстуальностей.

Текст И. Хакамады содержит несколько уровней контролируемого рассказчицей потока жизненной истории, сфокусированной на политическом становлении. Эта тема ведущая, несмотря на наличие вставок — промежуточных когнитивных фигур — о старте политической карьеры, о последнем романе, переросшем в брак, или о переживании по поводу преследований в частной жизни по политико-конкурентным мотивам. Важно с самого начала перечислить, обозначить и квалифицировать не просто редкие частные моменты, вошедшие в рассказ. Для конструкта социально-политической идентичности И.Х. аналитически важна мера гендерной коннотации, допускаемой автором. Так, начало ее политической карьеры в Партии экономической свободы представлено в модусе женской карьеры в политике: на вторых ролях, при исполнительских полномочиях, но надежно, с обеспечением тылов фронтменам. Если в начале интервью мы встречаем выражения:

«С Боровым получились взаимоотношения чисто женско-мужские, как бы я была все время тенью, всегда заметала и чистила все умы, закрывала все прорехи. То есть я была такой стенкой, на которую можно опереться, которая может сделать всю черную работу. И я готова была работать дальше, но не совпали идеи»,

то в конце интервью опять «выныривает» женщина-политик:

«Я выполняю функцию политического брокера, потому что я женщина, потому что у меня нет таких амбиции, потому что я полуяпонка, потому что я Хакамада, нечего мечтать, я не смогу стать президентом и так далее. То есть мои интересы не конфликтуют с другими интересами. И плюс, как женщина, я стремлюсь выстроить дом уютный, и я понимаю, что в одиночку его не построишь, нужна команда»*.

Между этими моментами, за исключением прямых вопросов интервьюера, И.Х. рассказывает о своем пути в политике как о пути профессионала, лишенного гендерной идентичности. То есть гендерная тема

⁵ Несколько забегая вперед, отметим особенность употребляемых здесь метафор: они прошли своего рода «карьеру метафоры» |Steen, 2008, р. 2161 от сравнения к категоризации (тень, стенка, брокер), отражая сложившуюся конвенциональ- ность, опривыченность транслируемого сюжета.

фреймирует рассказ, напоминая о полнокровности облика женщины- политика и демонстрируя реализованную риторическую задачу. Но для интерпретации меры частного раскрытия здесь важны standpoints — событие рождения ребенка тому подтверждение. Оно описано как факт, который сбивает с ритма карьеру, и отношение к нему выражает не сама рассказчица, а значимые политики.

«Я почему-то считала, что в правительстве наконец можно будет дело сделать, и домечталась даже до того, что, уже будучи беременной на восьмом месяце, это был последний брак, мне предложили работать в правительстве, но потом испугались, что на таком месте нельзя, это уже неприлично. То есть сначала идея у Немцова была: «Тебе только добраться до Черномырдина. Сможешь дойти ?» А у меня там восемь месяцев беременности, огромный живот. «А потом, — говорит, — ты родишь, и никто ничего не заметит». А потом Черномырдин сказал: «Я за Хакамаду. Но ты пойми, нас всех убьют просто за то, что мы министром труда и социальной политики поставим беременную женщину, значит, мы не уважаем этот департамент». И решили отложить».

Перспектива рождения ребенка для рассказчицы не явилась поводом для репрезентации в рассказе материнской идентичности, эта тема оказалась подчиненной проекту профессионального становления, который забуксовал не по причине отказа из-за некомпетенции или нелояльности. Та же секвенция обнаруживает мужскую оптику, связывающую статусную позицию и беременность через неуважение. Тем не менее это обстоятельство не вызвало дискурсивно-текстуальной реакции И.Х., которая предпочла описательность, освобождающую от оценок. Отсутствие реакции как согласие с ситуацией обнаруживает структуры грамматики «нормальности», участие в правилах игры сокрытия женского при условии карьерного продвижения. Нам кажется здесь возможным выдвижение гипотезы об инструментальном, прагматичном отношении к находящимся в распоряжении И.Х. ресурсам (как и этничности в семейном наследии). Только в начале пути она использует этот ресурс сознательно («готова была работать и дальше»), а в актуальный момент интервьюирования она вынуждена сожалеть об этом («потому что я женщина... и нечего мечтать»). Симметрично выглядит и суждение по поводу «полуяпонскости» в конце интервью (вспомним фрагмент автобиографии с персонального сайта И.Х.).

Вернемся к ведущим текстуальностям. Уровни рассказа о политическом становлении, которые И.Х. удерживает под фреймом, разведены на:

• • ненарративный рассказ о стадиях карьерного продвижения — звучат имена и обстоятельства конкретных ситуаций, им соответствует особый глагольный ряд активного освоения политического пространства;
• • объяснительно-оправдательные конструкции, которыми сопровождаются или перемежаются упоминания о конкретных ситуациях и именах.

Эти два манифестирующих уровня отмечены различной текстуальностью, порожденной различными задачами: достоверного и хронологического описания происходящего, а также оправдания и придания личностного смысла происходящему. Противоречие этих задач (описание и смысл) заставляет рассказчицу пользоваться различным словарем, который уводит ее к различным же дискурсивным образованиям. В итоге мы получаем два конфликтующих образа: практикующего политика, причем женщину, а также политика, конструирующего свой имидж в публичности и отсылающего к известным ценностям.

Что характеризует практикующего политика, предпринимающего определенные действия? Мы отфильтруем из текста нередактируемый глагольный ряд, сохраняющий секвенциональный порядок, для характеристики социального действия.

• [1] Трижды избиралась в Государственную Думу Федерального Собрания РФ,дважды — как независимый депутат по Орехово-Борисовскому округу г. Москвы.С 1994 г. — член Комитета Государственной Думы по экономической политике.В 1994 г. была организатором депутатской группы «Либерально-демократическийсоюз «12 декабря». С 1996 г. — член Комитета Государственной Думы по бюджету,налогам, банкам и финансам. В 1997 г. постановлением правительства РФ назначена председателем Госкомитета РФ по поддержке и развитию малого предпринимательства. В 1999 г. возглавила Институт развития предпринимательства. В декабре 1999 г., будучи лидером демократической партии «Союз правых сил», вновь избранадепутатом Государственной Думы Федерального Собрания РФ созыва 1999—2003 гг.по Восточному избирательному округу г. Санкт-Петербурга. С января по июнь 2000 г. являлась членом Комитета Государственной Думы по бюджету и налогам ипредседателем Комиссии по защите прав инвесторов. В июне 2000 г. была избраназаместителем председателя Государственной Думы Федерального Собрания РФ. С 1995 по 2000 г. — председатель Центрального совета созданной ею Всероссийской политической общественной организации «Общее дело». С 2000 по2003 г. — сопредседатель политической партии «Союз правых сил». В 2004 г. вышлаиз этой партии. В 2004 г. выдвинула свою кандидатуру на выборах президента РФ иполучила около 4 миллионов голосов избирателей. В 2004—2005 гг. — председательРоссийской демократической партии «НАШ ВЫБОР», впоследствии вошедшей вобщественное движение «Российский народно-демократический союз». В марте2008 г. объявила о прекращении политической деятельности.
• [2] Интервью было осуществлено в рамках проекта «Устная женская история:Россия переходного периода» (грант 1ХР208 Института «Открытое общество») подруководством автора. Непосредственно интервью с И. Хакамадой провела НинаКареева для подпроекта «История становления женского самосознания: ключевыефигуры движения за права женщин (политики, профсоюзные деятельницы, активистки неправительственных организаций, эксперты)». Результаты общего проектапредставлены в публикации [Устная история, биография и женский взгляд/Ред. исост. Е.Ю. Мещеркина, 2004|. Интерпретация интервью полностью лежит на научной совести автора книги.
• [3] Мы полагаем важным фоном для интерпретации нашего кейса практику квотирования, поскольку, как пришли к выводам вследствие межстранового сравненияКрук, Ловендуски и Скуайрес, пренебрежение различием между репрезентациейидей и репрезентацией идентичностей порождает предположение о том, что увеличение избранных для политического участия женщин приведет к росту внимания кженскому политическому вопросу [Krook, Lovenduski, Squires, 2009. р. 803|.
• [4] Под метафорой мы понимаем, вслед за Д. Лакоффом, прежде всего понятийную конструкцию, не только языковую (речевой троп). Согласно его теорииконцептуальной метафоры здесь имеет место проекция сферы-источника на сферу-мишень/объект [Лакофф, Джонсон, 2004]. В политическом дискурсе метафорикаиспользуется для переконцептуализации картины мира адресата.