Сильный / крепкий — серединный: миросозерцательные истоки семантической диахронической модели

Таким образом, жизнь, жизненая сила занимает внутреннее положение не только по отношению к яйцу как непосредственному ее вместилищу, но и по отношению к любому другому члену указанного ряда.

Особого внимания в связи с решением основного вопроса о единстве представлений о силе, крепости и серединном положении заслуживает в этом ряду дерево, дуб. В разных мифологических системах дерево уже само по себе мыслилось как центр, ядро мироздания: согласно мифологической картине мира, именно в нем локализовалась особая творческая сила, благодаря которой и был сотворен весь мир. Эти представления отобразились в вариативном названии мифологического дерева: «Древо мировое», «Древо жизни», «Древо центра». Непосредственным местом локализации жизненной силы в Древе жизни мыслилась его внутренняя часть, что достаточно отчетливо обозначилось в хеттском ритуальном тексте, описывающем ритуальное вечнозеленое дерево *eja: С него свешивается руно овцы, внутри же него помещается овечий жир, внутри него — зерно бога полей и вино, внутри него бык и овца, внутри него помещаются долгие годы жизни и потомство (цит. по: [Топоров 1991: 396]; см. также [Иванов, Топоров 1965: 78]).

Взаимообусловленность представлений о внутреннем, серединном положении и жизненной силе применительно к Древу жизни уже отмечалась исследователями. «В Древе жизни, в самой его середине упрятаны жизнь и ее высшая цель — бессмертие, — пишет, в частности, В. Н. Топоров. — <...> Основная идея Древа жизни связана с жизненной силой, вечной жизнью, бессмертием, хранящимся в нем» [Топоров 1991: 296—297]. Однако отмеченная взаимообусловленность представлений о силе и середине имеет и иные выражения. Так, в этой связи не может не быть упомянут семантический параллелизм между Древом жизни, Древом мира и алтарем, жертвенником вместе с совершаемыми на нем жертвоприношениями. Сам алтарь в мифологическом сознании мыслился как центр мира, а ритуал жертвоприношения, осуществляемый в этом центре, имел своей целью привнесение в мир нового импульса жизненной силы, которая, распространяясь из центра, сообщила бы этому миру новое состояние бытийности, гармонии и блага.

Представления, близкие этим, отмечаются также в ведической традиции. В частности, в Брахманах имеется текст, в котором дыхание, пища и сила в своем функциональном аспекте выступают как тождества. Вместилище этих качеств — внутренняя, серединная часть Праджапати — творца всего сущего: Из Праджапати, ослабевшего, из его середины пожелало выйти дыхание... Когда было схвачено дыхание, из него (из Праджапати. —Г. Б.} пожелала выйти пища... Когда они оба были схвачены, из него пожелала выйти сила (Шатапатха-Брахмана VII, 5, 1) [Древнеиндийская философия 1972: 55]. В приведенном примере, помимо специального указания на внутренний характер силы, имеется указание на внутренний характер пищи. В этой связи должен быть отмечен тот факт, что пища, питание функционально связаны с силой, усилением, жизнью, что отразилось и в языке; ср. рус. подкрепляться, подкрепиться ‘придать себе сил, бодрости (едой, напитками и т.п.)’ [MAC III: 193], пища, питание при соотносимом петаться ‘силиться’ [Фасмер III: 251], п. posilki ‘питание’, zywic ‘кормить’ и т.п. (см. семантический переход «сильный/крепкий — питательный»). На эту связь указывает также терминология жертвоприношения, в частности этимологическое родство слов жертва, жрец и жратва, жрать, а затем и специально отмечаемая связь представлений о еде и усилении, силе. Ср.: Ведь тот, кто поглощает пищу, тот набирает силы (Шатапатха-Брахмана VII, 5, 1) [Древнеиндийская философия 1972: 55], также в Ригведе: Пуруша — это все, что стало и станет. Он властвует над бессмертием, над всем, что растет благодаря пище (Риг-веда X, 90) [Древнеиндийская философия 1972: 30].

Идея серединного положения силы проявилась также в христианской мифологической традиции, где иерархия Чинов Ангельских строится в виде трех триад общим числом девять. При этом «Силы» занимают среднее место в средней триаде, т. е. составляют абсолютный центр всей Иерархии.

Один из наиболее выразительных примеров, обнаруживающих нерасторжимость представлений о силе/крепости и центре в мифологическом сознании, мы находим в символе креста. Крест, наделяемый вообще особой сакральной силой, связывался, в частности, с жизнью, счастьем, плодородием, благополучием, процветанием, удачей, но вместе с тем — с мучениями, пытками и ужасом, т.е. всеми теми смыслами, которые являются производными глубинного категориального представления о силе/крепости. Естественнее всего полагать в этой ситуации, что крест в своей непосредственной образной данности выступает зримым воплощением категориальюго инвариантного представления о силе/крепости, а отмеченные частные смыслы суть его вариантные «прочтения». При этом, однако, крест выполнял в мифологических системах еще одну важную моделирующую функцию — являялся визуальным выражением идеи центра и основных направлений, ведущих из него вовне [Топоров 1992а: 12].

Уже приведенные примеры достаточно определенно свидетельствуют о том, что в мифологическом сознании представления о силе (в частности, жизненной и творческой), крепости и серединном положении были неразрывно связаны и, по существу, мыслились как эквиваленты.

Определившаяся, таким образом, картина находит подтверждение и в данных языка. Здесь, во-первых, отмечаются слова, в значениях которых представления о силе, крепости и середине не дифференцируются, выступают в составе целостного образа:

рус. глубокий ‘имеющий большое протяжение от края, границы чего-л. внутрь, находящийся, происходящий в глубине’, но вместе с тем ‘очень сильный, достигиий значительной степени (о чувстве, состоянии и т. п.)’ — глубокая тишина, глубокая скорбь [MAC I: 316]; крепость ‘сердцевина дерева’ [СРНГ 15: 219], а также ‘сила, мочь; защита’ [Даль II: 206], при этом крепкий — ‘не мягкий, не дряблый, твердый’, ‘здоровый, сильный, выносливый’, ‘сильный, звучный (о голосе)’, ‘достигший очень сильной степени (о ветре, морозе)’, ‘насыщенный, малоразбавленный’, ‘резкий, терпкий (о запахе, а также о чем-л. с таким запахом)’, ‘сильный, духовно стойкий, непоколебимый’, ‘неизменный, глубокий (о чувствах, мыслях)’ [MAC II: 126] выражает широкий спектр аспектных проявле ний представления о силе/крепости. Сюда же относятся материк или матерая реки при материк ‘суша, вообще твердая земля’ [Даль II: 105] и матерый ‘большой, высокий, огромный; толстый, плотный, здоровенный, дородный, дебелый, тучный, взрослый, возмужалый, на возрасте, не малый’ [Даль I: 305]; матка ‘середка, середина, средоточие, острие, центр, особ, центр тяжести’ [Даль II: 307]. Однако слово матка обозначает и ряд достаточно несходных объектов, которые тем не менее выполняют одинаковую функцию — являяются неким организующим началом, силой, которая объединяет вокруг себя элементы структуры, центром которой она и является, ср.: матка ‘у пчел самка, ею держится весь рой, а если она погибнет, то наскоро выплаживается другая или весь рой разлетается’ [Даль II: 307], матка ‘картофелина, луковица, от которой отделяется детка, молодые корни’ [Даль II: 307], матка ‘в многих играх, особ, где делятся на два стана, предводители называются матками’ —Давайте в коршуна играть, а я на матках [Даль II: 307]. Здесь же матиха арханг. ‘киль судна, исподний продольный брус, лыз, на котором укреплен весь остов, опруги, стамик и водорез’ [Даль II: 308], матик новг. ‘кто в доме на матках, на хозяйстве, старший; вообще коновод, зачинщик’ [Даль II: 308], маточина ‘колесная ступица’ [Даль II: 308]; поровой человек ‘не старый, а в поре, во всей силе, середовой’ [Даль III: 310], порастый, пористый ‘кто или что в самой поре, в возрасте, зрелый, поспелый, готовый’, ‘сильный, крепкий, недряхлый’ [Даль III: 310], где выражается идея середины жизни с ее расцветом физических и творческих сил; середовик, середович, с(е)редовек, с(е)редовечный ‘о человеке средних лет, меж 30 и 50’ — Середовик покрепче [Даль IV: 477], где выражена идея середины жизни, для которой характерен расцвет сил, ср. середовечье, середолетье ‘пора полной возмужалости и до 40 лет’ [Даль IV: 477]. Здесь же могут быть приведены слова сердечник ‘всякий стержень, влагаемый в ствол, в дыру’ [Даль IV: 175], сердцевина ‘вообще какое-либо особое вещество внутри другого по природе’ [Даль IV: 175] — сердцевина камня ‘ядро, где оно есть, особого вида или состава камень внутри другого’ [Даль IV: 175]; середник ‘стержень, ось’ [Даль IV: 177]; стержень ‘сердечник, шкворень; чем-л. отличная сквозная нутренность, середина вещи’ — стержень дерева ‘сердцевина’, кочанный стержень ‘кочерыжка’, стержень чирья ‘середина его, которая вся выходит как бы редькою’ [Даль IV: 323]; тяга ‘центр тяжести или точка перечапа’ — Бревно на самой тяге лежит ‘на перечапе, в равновесии’ [Даль IV: 453] при наличии также значения ‘тянущая сила, влеченье; тяготенье и тяжесть’ [Даль IV: 453], ‘сила, вызывающая перемещение чего-л., а также источник такой силы (животное, машина, устройство)’ [MAC IV: 435]; ядро ‘внутренняя часть плода в твердой оболочке’ [Опыт: 273], ‘недро, самая середка внутри вещи, нутро ее или серединная глубь’, но вместе с тем ‘твердое, крепкое’ и ‘в шипучем напитке крепость’ [Даль IV: 673];

бел. диал. чарэнь ‘середина, жаркое место на русской печи’ [Касьпяров1ч: 343], бел. чарэнь ‘под русской печи’;

укр. чершь ‘под печи’ [Гринч. IV: 457];

б. дълбок ‘глубокий’ при дълбоко отчаяние, дълбока скръб [Бернштейн: 138]; сърце ‘сердце; сердцевина; центр’ и ‘мужественность, смелость’ [Бернштейн: 647]; с.-х. лето ‘период человеческой зрелости; вершина, подъем’ [РСА XI: 364—385], ‘самое теплое время года, время между весной и осенью, которое по календарю продолжается с 22 июня по 23 сентября’ [РСА XI: 384—385];

словен. strzen ‘стержень, сердцевина’; jedro ‘ядро (ореха), косточка (плода)’ [Piet. I: 363];

п. glqb ‘глубь, глубина’ и ‘кочерыжка’ [Гессен-Стыпула I: 233]; serce ‘язык колокола’ [Гессен-Стыпула II: 330];

чеш. тоспу tok ‘стремнина реки’ [Копецкий-Лешко II: 368].

Во-вторых, отмечаются примеры осуществившейся, выраженной дифференциации смыслов силы, крепости и середины.

Внешне она представлена двояко: как раздельное выражение соответствующих смыслов этимологически родственными словами в одном языке или как их раздельное выражение формальными соответствиями в разных родственных языках. Таковы, в частности:

рус. жила ‘толстое волокно, нить, вервие или трубочка в составе тела животного’ или ‘в земле пласт одной породы, слой, пролегающий в другой породе’ [Даль I: 541], связанное с жилить ‘тянуть, вытягивать, натягивать’ [Даль I: 542], жилиться ‘напрягаться, натуживаться, дуться, стараться изо всех сил’ [Даль I: 542] и живой ‘тот, который живет, обладает жизнью’, ‘полный жизненных сил, подвижный, непоседливый’ [MAC I: 481]; матка ‘середка, середина, средоточие, острие, центр, особ, центр тяжести’ [Даль II: 307], родственное словам матерый ‘большой, высокий, огромный; толстый, плотный, здоровенный, дородный, дебелый, тучный, взрослый, возмужалый. на возрасте, не малый’ [Даль II: 305] и материк ‘суша, земля, вообще твердая земля’ [Даль II: 305]; сердце ‘нутро, недро, утроба, средоточие, нутровая середина’ [Даль IV: 174], сердечко яблока ‘гнездо, семена вместе с кожухом’ [Даль IV: 175] и сердешный сиб. ‘ядреный, дебелый, дюжий; крепкий, прочный’ [Даль IV: 175];

бел. ядрицы ‘ядрышки конопляных семечек, нарочито очищаемых для постного пирожного’ [Носович: 726] иядраны ‘ядрёный’, а также ‘холодный, свежий’ [Носович: 726], ср. также приведенные выше русские соответствия;

б. бързей ‘быстрина’, родственное п. bardzo ‘очень’;

с.-х. брзица ‘стремнина, место, где быстро течет вода в ручье’ [Толстой: 39], родственное п. bardzo ‘очень’; jedpo ‘ядро, сердцевина’ при jedpuua ‘упругость, плотность’ [Толстой: 196], jedpaij ‘особо твердая, крепкая часть древесины’ [Толстой: 196], jedpamu ‘наливаться, становиться плотным, упругим, крепким; становиться крепким, сильным’ [Толстой: 196], jedrn ‘плотный, крепкий’ [RJA IV: 562];

словен. brzica ‘стремнина, быстрый поток’ [Piet. I: 68], родственное п. bardzo ‘очень’; jarina ‘самое быстрое, пенистое место реки’ при jarek ‘мощный, сильный’ и ‘очень светлый, блестящий’ [Kotnik. Slovar slovenskega]; jedrica ‘долька, ядро ореха; ядро миндального ореха’ [Piet. I: 363],jedro ‘ядро (ореха), косточка (плода)’ при наличии слова jedrina ‘плотность, крепость’ [Piet. I: 363];

n.jqdro ‘зерно, ядро, сердцевина’ [Warsz. И: 149], ‘сердечник’ [Гессен-Стыпула I: 289] при родственном ему j^drny ‘упругий, крепкий, ядрёный, твердый’ [Гессен-Стыпула I: 293]; twardziel ‘ядро древесины’, при twardy ‘твердый’;

4Qui.jadro ‘ядро’ при наличии в других славянских языках его соответствий, выражающих смыслы твердости и силы;

словац. prud ‘быстрина реки’ при п. prq.d ‘течение, ток’, рус. прудить ‘подпирать насыпью, пересыпать, перегораживать плотиной, запрудой, греблей; задерживать, скоплять воду, заставляя ее разливаться озером выше запруды’ [Даль II: 529].

И, в-третьих, имеются примеры, в которых идея середины соотносится с идеей силы опосредованно — через иные производные категориального представления о силе-крепости. Образцы подобной связи смыслов таковы:

рус. диал. буй пск. ‘стремнина на реке’ [СРНГ 3: 260], но также диал. буй ‘сильный ветер’ [СРНГ 3: 260]; диал. бух твер. ‘быстрина и глубина в реке, например под мельницей, пониже бучала’ [Даль I: 146] при междометии бух, воспроизводящем удар; быстретъ, быстрина, быстрь, быстряк ‘самое быстрое, бойкое место потока, русла; стрежень’ [Даль I: 150], связанные с быстрый ‘скорый, прыткий, бегучий, беглый, проворный, моторный, бойкий, резвый, шибкий, мгновенный’ [Даль I: 150], которое само восходит к представлению о си-ле/крепости (см. семантический переход «сильный/крепкий — быстрый»); крепка, крёпка ‘начинка в пироге’ [СРНГ 15:

215—216] при связанном с ним крёпатъ ‘начинять, набивать, класть, совать’ [СРНГ 15: 215—216], выражающем идеи давления или удара; сердце ‘нутро, недро, утроба, средоточие, нутровая середина’ [Даль IV: 174], но также сердце ‘гнев, негодование, злость и злоба’ [Даль IV: 174] (см. семантический переход «сильный/крепкий — злобный»); стремя орл. ‘стрежень реки, быстрина, русло, коренная’ при стремить ‘влечь, тащить, тянуть, увлекать, волокти силою, нести током, рвать, двигать и направлять, обращать; вперять’ [Даль IV: 338]; стреж ‘середина и самая глубина, быстрое теченье реки, нередко подходящее ближе к крутому, приглубленному берегу; быстрина протока, стремнина’ [Даль IV: 337], где значимым является признак «быстрый» (см. семантический переход «сильный/крепкий — быстрый»);

б. бързей ‘быстрина’, связанное с бърз ‘быстрый’ [Бернштейн: 51];

с.-х. брзица ‘стремнина, место, где быстро течет вода в ручье’, связанное с брз ‘быстрый’ [Толстой: 39];

словен. brzica ‘стремнина, быстрый поток’ [Piet. I: 68], связанное с brz ‘быстрый, резвый, живой’.

Таким образом, закономерность эволюционирования глубинного категориального представления о силе/крепости в языковое значение середины может быть вскрыта путем обращения непосредственно к системе категориальных представлений носителей славянских языков, выражаемых дополнительными по отношению к конкретному языку (или нескольким языкам) знаковыми средствами — мифами, ритуалами, обрядами, символами и т. д.