Сильный / крепкий — страшный
Слабая проявленность смысловых связей у слов со значением страха в славянских языках, по-видимому, говорит о сравнительно давнем развитии в них указанного значения. Тем не менее представляется возможным реконструировать ряд идеологических позиций, при опоре на которые смысл страха выражается в славянских языках и которые воссоздают целостное представление о страхе, характерное для языкового сознания носителей этих языков.
Таковой, в частности, является идея удара:
рус. бояться ‘испытывать боязнь, страх’ [MACI: НО], опирающееся на родственное ему бой, бить ‘ударять, колотить’ [MAC I: 91], что отмечалось еще в отношении прасла-вянских *bojati и *biti [ЭССЯ 2: 164]; полох, полошка ‘тревога, набат, сполох; звон колоколов’, полохатъ, полошить, полошать, полохнуть ‘тревожить, мутить, смущать, беспокоить, волновать, пугать, подымать и возбуждать, нарушать покой’ [Даль III: 265], сполох, сполоха ‘всякого рода беспокойство, склока, хлопоты, испуг, страх и суета’ [Даль IV: 295], вспо-лашиватъ, всполошить, всполохатъ ‘встревожить, пугать, внезапно беспокоить, производить тревогу, склоку’ [Даль1: 269], восходящие к и.-е. *(s)pel-*(s)pol- ‘ударять, бить’ [Преображенский II: 98] откуда также рус. всполохи ‘сильные, яркие вспышки огня’ [MAC I: 233]; порух твер., ниж. ‘тревога, сполох’, рух ‘общая тревога, беспокойство, движение, когда народ сильно о чем заговорит или зашевелится’ [Даль I: 116] при ру-хать, рухнуть (что) ‘бросить, низвергнуть громоздкое, огромное, тяжелое, опрокинуть, низринуть’ [Даль IV: 116], рухнуть ‘пасть, повалиться, грянуться, грохнуться, обрушиться’ [Даль IV: 116], порушить ‘разрезать, поделить’ [Даль III: 325];
бел. боязь ‘боязнь’, баяцца ‘бояться’ [Астахович I: 70]; жах ‘ужас’ при жаць ‘жать’ — жаць жыта; спалох ‘испуг’, палохацца ‘пугаться’ [Крапива];
укр. боязнь ‘боязнь’, полох ‘ужас, страх’;
б. боя се ‘бояться’, боязън ‘боязнь, страх’, плах ‘пугливый, боязливый, робкий’ — Плах човек, плаша ‘пугать, запугивать, грозить’ — Плаша се от сянката си’,
с.-х. бо]азан ‘боязнь’, 6ojamu се ‘бояться, пугаться’, пла-шити ‘пугать’;
словен. bati se, bojati se ‘бояться, пугаться’, dromiti ‘заставить испугаться’ — cloveka strach dromi при dremsati ‘толкать, трясти, встряхивать’ [Piet. I: 169], pldh ‘робкий, боязливый’, plositi ‘пугать, распугивать’;
п. bac sig ‘бояться, опасаться’ [Гессен-Стыпула I: 249]; okropny ‘ужасный, страшный, чудовищный’, okropnosci ‘ужасы’ при kropic (разг.) ‘лупить, жарить, шпарить (бить, стрелять, играть и т.д.)’, kropic siq (разг.) ‘колотить (лупить) друг друга’, kropnqc (разг.) ‘треснуть, грохнуть, бахнуть, ударить; кинуть, швырнуть’, kropnqc sig (о cos) ‘треснуть, грохнуться, стукнуться’, kropidlo (уст.) ‘палка, дубинка’ [Гессен-Стыпула I: 361]; ploszyc si% ‘пугаться’, ploszyc ‘спугивать, вспугивать, пугать’ [Гессен-Стыпула II: 53]; przerazenie ‘ужас, сильный испуг’,przerazic ‘ужаснуть, привести в ужас’, образованные от
razic ‘поражать, наносить удары’ [Гессен-Стыпула II: 248] и raz ‘удар’ [Гессен-Стыпула II: 248];
чеш. batse ‘бояться’, bojim se, ze... ‘боюсь, что...’;
словац. bat'sa ‘опасаться’.
Это также идея напряжения, непосредственно реализующаяся в словах со значениями страха, но вместе с тем — давления или натяжения:
рус. диал. лякатъ ‘пугать’, ляк ‘испуг, страх, страсти, боязнь’, ляка ‘пугало, страшилище’, восходящие к праславян-скому *1%къ, производные которого также выражают значения изогнутости, кривизны [ЭССЯ 15: 60]. а в связи с этим идею напряженности. Ср.: лякий (стар.) ‘горбатый, сутулый, согнутый’, ляка, переляка ‘собака с изложистою степью, т. е. с седловатою, спалою спиною’ [Даль II: 286], налячитъ ‘натянуть’ [Опыт: 122], ‘напрягать, натягивать (лук, западню)’ [Фасмер III: 553]. Особенно же ярко идея изгиба-напряжения проявляется в дериватах праславянского *1ркъ, родственного *1укъ [ЭССЯ 15: 62]: рус. лука ‘изгиб, погиб, кривизна, излучина’, лук ‘согнутая в дугу полоса; упругая полоса, деревянная, роговая, стальная, напрягаемая тетивою, для пусканья стрел’ [Даль II: 272]. Напряженность, тугость лука, по-видимому, расценивались как его важнейшие характеристики. Так, тетиву лука перед стрельбой натягивают, как натягивают и сам лук во время стрельбы. Это же представление отражено в пословицах: Не велик лук, да туг; Оба луки, оба туги и т.п. Порух твер., ниж. ‘тревога, сполох’, выражающее также значение ‘надсада, надрыв, перетуга, недуг с натуги’ [Даль III: 325]; пугать, пужать ‘страшить, устрашать, заставлять робеть, бояться, опасаться чего, наводить страх, боязнь, грозить, угрожать’ [Даль III: 535], которые, согласно В. И. Далю и А. А. Преображенскому [Даль III: 536; Преображенский II: 148], родственны словам пудитъ вят. ‘пугать, гнать, журить’, пудкий вол. ‘пугливый, робкий’ [Даль III: 535] и пядь, пяда ‘протяжение меж большого и указательного перстов, растянутых по плоскости’ [Даль III: 552], восходящим к и.-е. *(s)pen-/*(s)pon- с детерминативом -d- и значением ‘тянуть, натягивать’. Смысл натяже ния непосредственно реализовался в восходящих к этому же корню пялить ‘растягивать, распинать, туго натягивать, ширить, простирать тягою, волоком, таском’, пяло ‘шест, доска для растяжки чего-либо, для распорки’, пяла, пяльцы ‘снаряд для растяжки чего, для пялки’ [Даль III: 552], распинать, распять, распнуть ‘распялить, растянуть, распетлить; привязать, растянув руки и ноги’ [Даль IV: 67], припяливать ‘притянуть, распялив, растянув силою, натянув туго’ [Даль III: 438], напяливать, напялить ‘натягивать вдоль и поперек’ [Даль II: 459]. Сюда же относятся допясться орл. ‘дотянуться, добраться, достигнуть чего с трудом’ [Даль I: 472], запять, запнуть ‘запялить, затянуть, напялив что’, запдн, запдна ‘всякого рода полотнище, полсть, для завешивания и охраненья чего’, также запонь ‘заплавь, бон, нуга, плавучая связь бревен, для удержания напора при сплаве рассыпного леса’ и запона стар, ‘бляха с каменьями или др. украшениями, застежка, аграфа, брошка’, запонка ‘застежка, обычно в виде двойной пуговки, на стерженьках или цепочке’ [Даль I: 615], где реализуется идея стягивания, и перепона, перепонка ‘болона, плева, плена, кожа, кожица, природная оболочка или разгородка в теле животного, в растении’ [Даль III: 76];
бел. лекаць ‘пугать’ [Носович: 267], перапуд ‘испуг’, пудзгць ‘пугать, вспугивать’;
укр. лякати ‘пугать, страшить’ [Гринч. II: 392], пуд ‘страх’, пудити ‘гнать’ [Преобр. II: 150];
б. пъдя ‘гнать, выгонять, отгонять’ [Бернштейн: 547];
c.-x.jeea ‘ужас, страх’ [РСА VIII: 693], при том что прасл. *jeza родственно *jega [ЭССА 6: 68], а рус. яга из прасл. *jega, согласно авторам ЭССЯ, — персонифицированное удушье, кошмар [ЭССЯ: 68];
ст.п. l^kac sig ‘бояться, испытывать страх’ [Si. stp. IV: 31— 32], п. l^k ‘боязнь, страх, робость’, l^kac ‘страшить, пугать, тревожить’ [Warsz. II: 730], l^kac sig ‘бояться, опасаться’, Iqkliwie ‘робко, боязливо, пугливо’ [Гессен-Стыпула I: 391];
чеш. uzkost ‘страх, тоска, подавленность, жуть’;
словац. I'akat' ‘стращать’, uzkost ‘ужас’.
Чеш. uzkost ‘страх, тоска, подавленность, жуть’ [Копецкий-Филипец II: 506] и словац. uzkost ‘ужас’ восходит к прасл. *QZbkr> ‘узкий’, которое, по всей видимости, должно было пониматься буквально как ‘стесняющий, тесный, сдавливающий’. На это указывает, прежде всего, возможная недиффе-ренцированность смыслов ‘узкий’ и ‘тесный’, ср.: б. тесен ‘узкий’ — тясна улица и ‘тесный’ — тясна стая ‘тесная комната’, с.-х. mujecaH ‘узкий, тесный’. Об этом же говорят эквивалентность слов узкий и тесный в русском языке по отношению к обуви. Наконец, связь значений узости и давления обнаруживает тот факт, что значение тесноты, узости описывается словами со значением давления: рус. теснить ‘передвигаясь, толкать, нажимать, заставлять отходить, отодвигаться куда-л.’ [MAC IV: 361], теснить ‘жать, давить, гнести, мозолить, мулить’ [Даль IV: 449].
Носителями славянских языков страх мыслился также в связи с идеей твердости, крепости. Эту корреляцию обнаруживают, в частности:
рус. страх ‘состояние сильной тревоги, беспокойства, душевного смятения перед какой-л. опасностью, бедой и т.п., боязнь’ [MAC IV: 28];
бел. страх ‘страх’;
укр. острах ‘ужас’;
б. страх ‘страх’, страху вам се ‘бояться’;
с.-х. страх ‘страх’, страхота ‘ужас’, страшити се ‘пугаться’;
словен. str ah ‘страх’;
п. strach ‘страх, ужас’ [Гессен-Стыпула II: 387];
чеш. strach ‘страх, боязнь’, strasit (koho) ‘пугать’; словац. strach ‘страх, жуть’, strasit' ‘стращать, пугать’. Внутри славянской группы языков связь смыслов страха и крепости, твердости эти слова еще не обнаруживают, хотя некоторые ориентиры, указывающие на их смысловые потенции, имеются. Ср.: рус. страшный разг, ‘очень сильный или очень большой (о степени проявления или интенсивности че-го-л.)’ — страшный холод; страшная скука; страшная боль
Гл. III. Типы семантического эволюционирования в славянских языках [MAC IV: 284], бел. Ён страшна/страшэнна сталйуся [Аста-хович П: 451], укр. страшенный мороз, б. страшна жега ‘страшная жара’ [Бернштейн: 636], п. jestem strasznie glodny ‘я ужасно голоден’, spojrzala па niego ze strasznym zdumieniem, чеш. strasne ‘очень’, словац. strasne ‘очень, в высшей степени’ и т.д. Однако уже при сопоставлении этих слов с их ближайшими — балтийскими — соответствиями отмеченная связь обретает выраженный характер. Ср.: лит. stregti ‘оцепенеть, превратиться в лед’, латыш, stregele ‘сосулька’ [Фасмер III: 772]. Еще более определенной эта картина становится при обращении к общеиндоевропейским истокам этих слов: и.-е. корню *(s)ter~, *(s)tera: *(s)ted~, значение которого — ‘быть твердым, сильным, нечто твердое’ [Pokorny I: 1022].
Принципиально важным здесь видится то обстоятельство, что смыслы удара, давления или натяжения и твердости, в связи с которыми мыслилась идея страха в славянских языках, в свою очередь, содержат общий семантический признак, определяющийся как сила, т. е. связаны с представлением о силе. Ср.: рус. ударить ‘произвести удар’, а удар — ‘резкий, сильный толчок, производимый кем-, чем-л. с размаху, резкое столкновение предметов, лиц при движении’ [MAC IV: 463— 464]; давить спец, ‘действовать силой упругости’ [MAC I: 361] (ср. также энциклопедическое определение давления: давление — физическая величина, характеризующаяся интенсивность нормальных (перпендикулярных к поверхности) сил, с которыми одно тело действует на поверхность другого [БСЭ 7, ст. 1434]); тянуть ‘взяв, ухватив край, конец чего-л., перемещать, приближать к себе с силой, усилием; извлекать отку-да-л. силой тяги’ [MAC IV: 439—440], где тяга — ‘сила, вызывающая перемещение чего-л., а также источник такой силы (животное, машина, устройство)’ [MAC IV: 435]; рус. твердый ‘способный сохранять свою форму и размер в отличие от жидкого и газообразного’, но также ‘сильный, решительный, непреклонный’ [MAC IV: 343].
Все отмеченные факты позволяют заключить, что носителями славянских языков страх мыслился прежде всего как некая сила, воздействующая на языковую личность. Эта сила может осознаваться как удар — внезапный и очень интенсивный. Языковая личность в этом случае выступает ее объектом, а субъект силы оказывается растворенным в самом ее импульсе. Это представление отобразилось в языке и на уровне словосочетаний: страх нападает на человека, а человек в этом случае поражен испугом или страхом. Эта сила может осознаваться и как давление — протяженное во времени воздействие. Данное представление воссоздается в таких сочетаниях, как рус. объятый/охваченный страхом, страх охватил кого-л., б. обзет от страх ‘объятый страхом’, п. zcljqty strachem ‘охваченный страхом’ и т.п. Характер субъектно-объектных отношений в этом случае тот же самый, что и в предыдущем: языковая личность выступает как объект силы, а субъект силы растворен в ее импульсе. Наконец, воздействие этой силы может осознаваться как оцепенение, неподвижность, остановка жизненных функций языковой личности, проистекающих из полного захвата ее силой страха. Эта идея выражена в таких устойчивых сочетаниях, как рус. заме-реть/обмереть/остолбенетъ/оцепенеть от страха и т. п.
Итак, значение страха в языковом сознании носителей славянских языков закономерно коррелирует с представлением о силе, что дает основание видеть в этом представлении исходную содержательную величину, образующую значение страха. Эта корреляция имеет и непосредственное выражение: слова со значением страха (в том числе и те, этимологические связи которых затемнены) обладают яркой способностью выражать идею силы, усиления, образуя наречия степени или соответствующими смыслами в их семантических парадигмах. Ср.: рус. ужас ‘состояние ужасающегося, внезапный и самый сильный страх, страсть, испуг, внутреннее содроганье, трепет от боязни и отвращения’ [Даль I: 476] — ужас, до ужаса, ужасно разг, ‘очень, крайне, чрезвычайно’ [MAC IV: 473]; жуть разг, ‘тревожное чувство страха, ужаса’ и прост, жуть, жутко ‘очень, крайне, чрезвычайно’ — жуть какой веселый [MAC I: 489], а также жуткий мороз прост, ‘чрезвычайный, крайний по силе, степени проявления’ [MAC I: 489], бел. жу-дасцъ ‘ужас’ — жудасны боль ‘ужасная боль’, укр. потерпа-ти ‘цепенеть (от страха)’ при рус. терпкость, которое В. И. Даль поясняет следующими словами: «В огуречный засол для терпкости дубовый или вишневый лист кладется, для легкой терпкости, хрящеватости и прочности» [Даль IV: 401], терпнуть, отерпнуть, затерпнуть ‘о членах, частях живого тела: замлеть, обмирать, дубеть, деревенеть, становиться бесчувственным или неподвижным’ [Даль IV: 401], с.-х. л>ут ‘страшный, ужасный’ [РСА X: 705—707] и ‘очень сильный, тяжело переносимый’, ‘сильный, резкий (о звуке)’ [РСА X: 705—707], ‘мучительный, тяжелый, сильный (о боли, голоде, жалости и т.п.)’, ‘сильный жестокий (о дыме, ветре, войне и др.)’ [RJA VI: 323—330], с.-х. /ьут ‘сильный холод, стужа’ [РСА X: 705]; ст.-чеш. I'uty ‘грозный, страшный, злой’ и ‘резкий, острый, суровый, жестокий’ [Gebauer II: 295—296] при рус. лють ‘жестокий мороз’ [СРНГ 17: 250], укр. лютый ‘проявляющийся с необычайной силой (мороз, невзгоды и т.д.)’ [Словн. укр. мови IV: 574], ‘крепкий (о табаке)’ [Гринч. II: 390], б. лютак ‘нечто твердое, как камень’ [Геров-Панчев: 199], с.-х. л>ут ‘сталь’ [РСА XI: 705].
Воссозданной картине смысловых корреляций, которые обнаруживают в славянских языках слова со значением страха, и прежде всего — архетипическому характеру представления о силе, в их содержательных структурах соответствуют рус. гроза ‘тот, кто (или то, что) внушает страх, наводит ужас’ [MAC I: 384], грозный ‘грозящий, страшный, ужасный, угрожающий’ [Даль I: 397], с.-х. гроза ‘ужас, жугь’ [РСА III: 661], словен. groza ‘ужас’ [Piet. I: 256], п. groza ‘страх, ужас, угроза, опасность’ [Dorosz. II: 1316] — siac grozq ‘сеять страх, наводить ужас’ [Гессен-Стыпула I: 249], чеш. hritza ‘страх, ужас’ [SSJ I: 531], словац. hroza ‘ужас’ [SSJ I: 531].
Это соответствие проявляется в целом ряде отношений. В частности, в способности указанных слов выражать значение множественности, которое само связано с представлением о силе (см. переход «сильный/крепкий — множественный»): рус. гроза новг. ‘много, ужас сколько, пропасть’ [Даль I: 397], словен. groza ‘множество’ [Piet. I: 256], чеш. hruza ‘множество’ [SSJ I: 531], словац. hroza ‘множество’ [SSJ III: 531]. Ср. эту же функцию, например, у рус. страх сколько ‘много, без числа, несметно, тьма, пропасть’ [Даль IV: 337], ужас что народу ‘пропасть, бездна’ [Даль IV: 476]. Связь этих слов с представлением о силе проявляется и в их способности выражать значение больших размеров — ср. укр. гроза ‘громадина’ [Гринч. I: 329]. Связь их с представлением о силе проявляется и в способности выражать само значение силы, интенсивности: б. грозен ‘страшный, ужасный, очень сильный’ — грозна кашлица ‘ужасный кашель’.
Инвариантный характер представления о силе, т. е. его центральное положение в содержательных структурах приведенных слов, вскрывают и мифологические данные. Принципиально значимым является здесь тот факт, что слово гроза в русском языке, помимо прочего, обозначает гром и молнию, тучу с грозой, с громом, молнией и дождем или градом [Даль I: 397]. Гроза как явление природы подверглась обожествлению еще в общеиндоевропейскую эпоху. Общеиндоевропейское имя бога грозы и молнии реконструируется как *pher(l^)u -по- [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 795] и реально представлено в русском нарицательном перун ‘молния, громовая стрела’ [Даль III: 103], бел. пярун ‘молния’, укр. перун ‘гром’ [Гринч. Ill: 147], др.-рус. перй’нъ, п. piorun ‘гром, молния’, прасл. *Регипъ, лит. PerkUnas при таких нарицательных, какperkunas ‘гром’, perkunija ‘гроза’, латыш. Perkons, др. исл. Fjorgyn, др.-инд. Parjanja, хстт. Pirua. Все эти слова образованы от и.-е. корня *рег- со значением ‘ударять, поражать’, что обозначилось в мифологической функции этого бога как бога-воителя — поражающего и побеждающего [Иванов 1958]. Но, как указывалось выше, смысл удара сам восходит к представлению о силе.
Индоевропейский бог грозы и молнии связывался и с иным аспектом представления о силе, а именно с силой воспроизведения и плодородия. На это указывает, в частности, тот факт,
Гл. III. Типы семантического эволюционирования в славянских языках что в славянской мифологической системе гроза рассматривалась как фактор, обеспечивающий собой плодородие, а сам Перун воспринимался как его носитель [Афанасьев 1982: 46— 47]. Сходные представления отмечаются и в балтийской мифологии, где Perkunas — олицетворение высших производительных сил природы [Иванов, Топоров 1992: 304]. Точно так же германский бог грозы Тор мыслился как источник земного плодородия [Мелетинский 1992: 519]. Наконец, уже древнеиндийский Parjanja выступал как божество, обеспечивающее своей производительной силой плодородие и воспроизводство всей материальной природы [Топоров 19926: 286].
