Концептуальная зона силы как субстанции блага
Выше уже отмечалось, что слова с корнем пор- выражают идею физической силы как результат роста, развития. Однако слова с этим корнем связываются с еще одной важной содержательной линией — они выражают идею блага. Например, порыть ‘спорить, паить, помогать’ [Даль III: 310], где паитъ — ‘счастливить, везти, удаваться’ [Даль III: 9]. Еще более отчетлива эта идея в значениях соответствующих слов с s-mobilc. спорить ‘усиливать, увеличивать’, а также ‘помогать, способствовать, приносить пользу, приносить счастье, удачу’, [Даль IV: 296]; спорый ‘выгодный, прибыльный, прочный, успешный, дающий из малого количества много, служащий долго’ [Даль IV: 296]; спорина, спорынья ‘успех, удача, выгода, прибыль, прок, рост’ [Даль IV: 296]. В этих и подобных контекстах сила понимается не только (и не столько) в физическом аспекте — как функция, но и в «метафизическом», как особая субстанция, являющаяся первоосновой блага, удачи, изобилия и т.д. Это представление отобразилось в народных поверьях о том, что ведьмы посредством особых магических процедур могут в отдельные дни года (т. е. в особые моменты мифического времени) изымать эту субстанцию — скрадывая молоко у коров, собирая спорину с полей, отнимая у жениха его мужскую силу, похищая дожди, лишая этим землю урожая, и т.п. [Афанасьев 1982: 392—396]. Это представление также определяет глубинный смысл приветствия «Спорина в квашню!» как пожелания хозяевам дома обилия этой субстанции и выражения «Спорина дороже богатства» (более подробно об этом см.: [Берестнев 2007; Берестнев, Вертелова 2007]).
Сила нечистая и сила благая
Эти два аспекта категориального представления о силе выступают в языковом сознании носителей русского языка как члены смысловой оппозиции. Сила нечистая при этом обознаГл. II. Смысловое поле силы/крепости — структура и способы выражения чается словом бес, значение которого В. И. Даль определял, наряду с прочим, как ‘нечистая сила, вражья сила, черная, неключимая сила’ [Даль I: 157]. Действительно, одной из основных характеристик этих сущностей, согласно энциклопедическим данным, определяется сила, могущество, особое сверхчеловеческое знание, которое они поставили на службу злу [Аверинцев 1991: 170]. Здесь также слова дьявол и сатана, служащие именами собственными мифического персонажа, олицетворяющего силы зла и противостоящего самому Богу — высшему благому началу [Токарев 19916: 416]. Еще одно слово для обозначения нечистой силы — черт, тождественное по содержанию слову бес [Даль IV: 597]. Наконец, нечистая сила имеет такие обозначения, как лукавый ‘бес, дьявол, сатана, нечистый, злой дух’ [Даль II: 272] и лихой ‘злой дух, сатана’ [Даль II: 257]. Эти обозначения имеют эвфемистический характер, ассоциируясь в одном случае с идеей кривизны, изгиба, а в другом — с идеей зла или удали, проворства, решительности. Однако признак силы, напряженности в структурах значений этих слов также оказывается весьма значимым. Ср.: лука ‘изгиб, погиб, кривизна, излучина’ [Даль II: 272] и еще более определенное лук ‘согнутая в дугу полоса; упругая полоса, деревянная, роговая, стальная, напрягаемая тетивою, для пускания стрел’ [Даль II: 272] или инвариантность идеи напряжения, силы для амбивалентного в своей семантике слова лихой ‘молодецкий, хватский, бойкий, проворный, щегольский, удалой, ухарский, смелый и решительный’, но с другой стороны — ‘злой, злобный, мстительный, лукавый’ [Даль II: 257].
Другие существующие обозначения нечистой силы, такие, например, как царь/ князь тьмы, царь ада / преисподней, шиш, хохолик, морока, нечистый, недобрый, нелегкий и т.п., также имея эвфемистический характер, ориентированы по преимуществу на внешние черты ее мифических олицетворений: «сферу компетенции» (ад, преисподняя, тьма и т. п.), внешний облик (в частности, стоящие «шишаком» или хохолком волосы на голове), функцию (запутывание, затемнение реальных обстоятельств действительности) — или организованы по принципу отрицания тех или иных позитивных признаков.
Сила благая прежде всего называется словом Бог, содержание которого В. И. Даль раскрывает другими ее именами: Творец, Создатель, Вседержитель, Всевышний, Всемогущий и др. [Даль I: 103]. Подобные имена объясняют те аспекты, в которых носителями русского языка мыслится актуализация этой силы, имеющей абсолютный характер и составляющей само существо идеи Бога [Токарев 1991а: 177]. Сущностное тождество представлений о Боге и о силе находит закономерное выражение и в Его описаниях, ориентированных на смысловую функцию magn, которая подчеркивает абсолютный характер тех или иных Его проявлений, ср.: Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи; и голос Его как шум вод многих ...и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей [Откровение св. Иоанна Богослова 1: 14—16]. Достаточно определенно данное представление выразилось и в таком обозначении благой силы, как крепкий, креплий ‘Бог, Создатель’ [Даль II: 206] при его апеллятиве крепкий ‘сильный косностью, мощный стойкостью, упорный, неуступчивый, неодолимый, нерушимый’ [Даль II: 206] и в образованном от него существительном крепость ‘сила, мочь, защита’ [Даль II: 206].
Отмеченные аспекты представления о силе связаны по принципу поля. Имеется в виду следующее: слово мощный, например, выражает аспекты физиологической силы, интенсивности проявления события и собственно силы проявления чувств; слово здоровый выражает аспекты физиологической силы и интенсивности проявления события; слово большой — интенсивность проявления события и собственно силу проявления чувств. Налицо ситуация, когда содержание одного слова покрывает совокупное содержание других слов, которые сами пересекаются в одном из своих смыслов, а содержание еще одного слова — сильный, — в свою очередь, покрывает содержательные зоны всех этих слов и выходит за их пределы, выражая также иные смыслы. Характерным образом эта неопГл. II. Смысловое поле силы/крепости — структура и способы выражения ределенность, размытость смысловых границ между аспектами концептуальной реализации инвариантного представления о силе подтверждается принципиальной возможностью употребления отдельных синонимов слова сильный в нехарактерных для них контекстах. Ср. убедительность таких выражений, как «пронзительно-оранжевый (зеленый, голубой и т.п.) цвет», «густой аромат», «твердый звук»: Груб твердый голос мой, тяжел язык железный... (Скиталец. «Колокол»); узкое употребление слова дергать по отношению к звуку — ‘издавать отрывистые, резкие звуки (о крике коростеля)’ [MAC I: 388]. Именно эта нестандартность употребления слов, не выходящая, однако, за пределы соответствующей образной зоны, и рождает особый поэтический эффект новизны, свежести при сохранении понятности — ср.: Это круто налившийся свист, / Это щелканье сдавленных льдинок, / Это ночь, леденящая лист, / Это двух соловьев поединок (Б. Пастернак).
О зонном, протяженном характере значения силы и, соответственно, инвариантном характере представления о силе говорит также возможность «приведения к норме» выражений, отличных от принятых речевых клише вроде «человек с изрядной комплекцией» ‘большой, дюжий, могучий’, «живой цвет» ‘яркий, насыщенный’, «яркий запах» —> ‘сильный, интенсивный’. Характерно здесь и то, что подобные «неправильности» сами выражаются средствами, служащими для представления тех или иных аспектов того же самого поля. Ср. ставшие уже нормой стершиеся метафоры большое чувство ‘значительное по силе, интенсивности, глубине’ [MAC I: 107], глубокое чувство ‘очень сильное, достигшие значительной степени’ [MAC I: 317], острое чувство ‘очень сильное, ясно, отчетливо ощущаемое’ [MAC II: 658].
Таким образом, для носителей русского языка все отмеченные смыслы суть конституенты смыслового поля силы, или позиционные (обусловленные характером конкретного контекста) варианты фундаментального образного инварианта «сила». В качестве аргумента, подтверждающего верность осуществленной реконструкции, может быть принят факт действительности данного положения и за пределами картины мира носителей русского языка — сформулированность его в теоретических построениях ряда религиозных и философских систем. Так, принципиальный характер это положение имеет в философии А. Шопенгауэра, который инвариантом различных модусов силы полагал мировую волю: «... и та сила, которая движет и живит растения, и та сила, которая образует кристалл, и та, которая направляет магнит к северу, и та, которая встречает его ударом при соприкосновении разнородных металлов, и та, которая в сродстве материальных веществ проявляется как отталкивание и притяжение, столь могучее во всей материи, влекущее камень к земле и землю к солнцу, — все это будет признано им различным лишь в явлении, а в своей внутренней сущности тождественным с тем самым, что ему непосредственно известно столь интимно и лучше всего другого и что в наиболее ясном своем обнаружении называется волей» [Шопенгауэр 1992: 140]. Ср. также отмечаемую в современной физике условность разделения энергии на ее конкретные виды — механическую, внутреннюю, электромагнитную, химическую, ядерную и др., что по существу является признанием инвариантного характера энергии как таковой по отношению к ее частным видам [Мякишев 1983].
