Генезис представлений о массовой и элитарной культуре в отечественной и зарубежной традиции
Реакция теоретического сознания на существование принципиально различных по своему качеству, особенностям и функциональным проявлениям феноменов, противостоящих друг другу, — «культуры народа» и «культуры ученых» (Й.-Г. Гердер) — присутствует уже в эпоху господства методов классической философии. Осмысление исследователями этой проблемы, как правило, осуществляется в рамках развития доминирующей идеи, связанной с данной проблемой лишь косвенно, опосредованно, как, например, в работах И. Канта, обосновывающего принципиальное различие между культурой и цивилизацией, или еще ранее — у Б. Паскаля и М. Монтеня, рассматривающих особенности мыслящего индивида. В этих работах, по существу, были зафиксированы те социальные трансформации, которые переживала Европа конца XIX и рубежа XIX и XX веков. История цивилизации в рамках этой традиции оценивалась с элитистских позиций, а достижения культуры связывались с аристократическим началом, создающим культурные нормы, образцы и идеалы и представляющим их массам в качестве эталона для воспроизводства. В данных исследованиях были разработаны принципы социально-психологического подхода к феномену массы, а также рассмотрены механизмы подражания, оппозиции и адаптации. Доминирующими здесь стали идеи о подавлении культурой биологических инстинктов и универсальности феномена толпы, способной к моментальному их высвобождению. Кроме того, впервые было отмечено, что человек в толпе получает способность к преодолению собственных пределов, выходу к архаическим пластам сознания и ощущения и приобщается к великой животной силе[1].
Традиции исследования феномена массового в философско-эстетической мысли начинают складываться и оформляться на сравнительно ранних ступенях развития мысли. Искусство и наука начинают восприниматься предпочтительной сферой деятельности, а приобщение к ним — особой привилегией избранных, проходящих долгий путь посвящения. Так, углубление социальной дифференциации и разрыва между «обыденным сознанием» массы и «культурным сознанием» образованной элиты способствует разрушению традиционного представления об универсальности культуры. Однако процесс этот представляется естественным, так как вплоть до XIX века каждая корпорация или сословие различает свою строго обозначенную сферу влияния, а культура, хотя и имеет особенности внутри подобных общностей, не нарушает изначально сложившейся схемы взаимодействия сфер профессионального, народного и развлекательного искусства. И лишь в предыдущем столетии, когда сословные и классовые перегородки становятся проницаемыми, а на смену им приходят менее определенные отношения социальных общностей, таких как «масса» и «элита», общество окончательно раскалывается на две части: «...тех, в ком преобладает знание» (они характеризуются продуктивностью и высокой степенью деятельности) и тех, «в ком преобладают чувства»Осмысление массовой и элитарной культуры в классической философии
Как известно, дискуссия о влиянии свободного времени на формирование личности была открыта еще Б. Паскалем и М. Монтенем, первый из которых считал его самоубийством, второй — спасением. Представления Паскаля о хрупкости и трагичности человека, находящегося между бездной бесконечности и бездной ничтожества, привели его к убеждению о том, что естественное, счастливое существование человека связано с трудом. Ученый говорил, что вернейший способ сделать человека несчастным — отнять у него заботы, «и он начнет думать, что он такое, откуда пришел,
1
Ашин Г. К. Ложная дилемма буржуазной культурологии (Элитарная и «массовая» культуры) // Вопросы философии. 1983. №7. С. 149-158.
куда идет,— вот почему его необходимо с головой окунуть в дела, отвратив от мыслей». Именно поэтому, «придумав для него множество важных занятий, ему советуют каждый свободный час посвящать играм, забавам, не давать себе ни минуты передышки»[2]. По Монтеню же, стремление к все большему досугу является средством самосохранения человека, и поскольку человеческие запросы и потребности (в том числе, в развлечении) изменить нельзя, то их следует как можно лучше удовлетворять. Эта позиция Монтеня соответствовала духу Просвещения с его теорией «естественного права», культом равенства всех в сфере разума, с его отказом от приоритета религиозной традиции и формированием светского мировоззрения, наконец, с его легализацией и философским обоснованием самодостаточности бытия отдельного человека.
Несмотря на социальную обусловленность процессов, приведших на рубеже XIX-XX веков к формированию феномена массовой культуры, вопрос о значении развлекательного искусства, о его влиянии на вкусы публики и на качество художественной продукции дискутировался также в Викторианскую эпоху и довикторианское время. Образцом критики такого рода становятся сетования о том, что «красоте и величию» подлинного искусства угрожают «хаотичные романы, тошнотворные и глупые немецкие трагедии, поток сумбурных и бессмысленных рифмованных повестушек». Но публика однородной не была никогда, и наряду с элитарным слушателем и зрителем, в расчете на которого и создавалось подлинное искусство, всегда существовал иной, ищущий в искусстве представления и увеселения. Такой потребитель культуры и становится объектом порицания как для самих производителей культуры — художников и артистов, так и для толкователей и критиков их искусства (хотя, например, Вальтер Скотт с гордостью признавался в одном из дневников, что успех у публики и ее высшие похвалы стали для него самым большим выигрышем в лотерее).
Первыми в теоретическом ключе поставили вопрос о существовании принципиально нового типа культуры представители не-
мецкой философской школы, прежде всего Й. Г. Гердер, который в книге «Идеи к философии истории человечества» обосновал тезис о существовании «культуры ученых» и «культуры народа». Назначение первой, с точки зрения Гердера,— сохранение и передача знаний, накопленных человечеством за всю историю его существования, а также воспитание и просвещение масс. Под культурой народа — простой, доступной и не требующей усилий для постижения — Гердер понимал культуру масс. Мысль о появлении принципиально новой культурной формы, отличающейся от культуры социальных верхов, присутствует и в работах И. Канта, который, опираясь на нее, дает свое обоснование принципиального различия между культурой и цивилизацией. Если цивилизованность, по Канту, означает лишь усвоенность принятых в обществе образцов поведения и правил этикета, то культура знаменует переход человека от естественного к моральному состоянию, что соответствует более высокой ступени его развития. В концепциях, связанных с культурфилософской романтической традицией и представленных исследованиями Ф. Шеллинга и Новалиса, рассматриваются внутренние процессы искусства и констатируется изменение структуры эстетического сознания и конфликт романтического искусства и публики. Г. Гейне, знакомый с социальным проектом К. Маркса и болезненно реагирующий на возможное его внедрение в социальную практику, писал в 1854 г.: «Со страхом и ужасом я думаю о той поре, когда эти мрачные иконоборцы станут у власти. Своими мозолистыми руками они без сожаления разобьют мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу. Они уничтожат все те безделушки и мишуру искусства, которые были так милы поэту. Они вырубят мою лавровую рощу и на ее место посадят картофель... и — увы! — из моей «Книги песен» лавочник наделает мешочков и будет в них развешивать кофе и табак»[3]. Развернутое обоснование антагонистичности «массовой» и «элитарной» культуры дано в работах А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. Первый в известной книге «Мир как воля и представление» рассматривал человечество как состоящее из «людей пользы», способных исключительно
к утилитарной деятельности, направленной на воспроизведение, и «людей гения», ориентированных на художественно-творческую, активно-преобразующую деятельность. Ф. Ницше утверждал свой «бунт против массы» презрением к «нетворческому большинству» и в качестве единственного оправдания существующего строя считал наличие аристократии. Последняя со спокойной совестью может принимать «жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени людей неполных, до степени рабов и орудий»[4], так как обладает способностью продуцировать элитарную культуру. В работах Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», «Веселая наука», «Человеческое, слишком человеческое», «Так говорил Заратустра» обосновывается идея «сверхчеловека», наделенного уникальными творческими способностями и эстетической восприимчивостью, а потому имеющего право на привилегированное социальное положение.
